Силой воли охладив свой пыл, Лахлан постарался забыть о тяжести в чреслах, и поцелуй, задуманный как наказание, оказался нежным и полным желания. Его губы теперь слегка касались ее губ, не требуя, а пытаясь нежно убедить.
Поднеся руку к лицу Флоры, Лахлан погладил щеку большим пальцем и был потрясен бархатистой нежностью кожи. Потом его пальцы оказались у нее под подбородком, нежно побуждая полные губы раскрыться.
И она с тихим стоном раскрыла их.
В теле горца ширился безмолвный крик мужского удовлетворения. Она желает его! Язык Лахлана снова оказался у нее во рту, и он ощутил ее удивление и ее ответную реакцию. Флора обвила руками его шею и ответила на поцелуй с невинным пылом, обезоружившим его. Никогда прежде Лахлан не испытывал ничего подобного: он был тронут до глубины души и растроган одним-единственным поцелуем, и ему хотелось и защитить ее, и овладеть ею.
Сердце Флоры бешено стучало. Он ее целовал, а она хотела отстраниться, но не могла. Она купалась в новых ощущениях, тонула в этом обольстительном жаре мужского тела. Ничто не имело значения, кроме восхитительного ощущения, когда его рот прижимался к ее губам. Его губы были такими нежными, а пряный вкус его поцелуя опьяняющим.
Губы Лахлана дразнили и умоляли, склоняя ее к ответу своей нежной лаской. Она таяла в его объятиях, смакуя эти порочные ощущения, когда ее тело сливалось с ним, прижимаясь к его твердой широкой груди, а сильные мускулистые руки обнимали ее и будто защищали.
Как ему это удалось? Все это неправильно. Он должен оставаться диким, грубым, склонным к насилию, но этот сильный горец целовал с такой нежностью, о какой она не смела и мечтать.
Одновременно острота ощущений пугала Флору. Иногда мужчинам удавалось украдкой сорвать поцелуй с ее уст, но никто не целовал ее так, чтобы ей захотелось плакать. Этот горец не был таким, каким она его представляла, и все выглядело так хорошо… слишком хорошо.
Поцелуй Лахлана становился все более настойчивым и требовательным. Когда его язык скользнул в рот Флоры, ей показалось, что сердце ее перестало биться. Она была потрясена и в то же время глубоко задета этой медлительной лаской.
Флора попыталась заглушить голос разума и не прислушиваться к сотням вопросов, рождавшихся в нем; тело ее сгорало в пламенной страсти, и этот жар нарастал с непостижимой скоростью.
Наконец Флора до того осмелела, что поцеловала его сама. Их языки переплелись. Теперь она исследовала его так же глубоко и основательно, как он ее. Скоро нежного прикосновения его губ ей стало недостаточно: Флора хотела большего, более властных прикосновений, более страстных ласк. Чтобы быть ближе, Флора обвила его шею руками, испытывая желание раствориться в жаре его тела.
Лахлан крепко прижимался к ней, и она чувствовала силу его возбуждения. Он был большим, дерзким и угрожающим. Это опасное напоминание разрушило чары, и короткому безумию наступил конец. Флора испытала последний краткий всплеск возбуждения и вернулась к холодной реальности.
– Немедленно прекратите! – в отчаянии воскликнула она.
Некоторое время они стояли, тяжело дыша, молча уставившись друг на друга, затем непреклонное выражение на лице горца сменилось удивлением.
Флора прикрыла рукой горячие трепещущие губы, а когда Лахлан наконец заговорил, его лицо снова стало непроницаемым.
– Сегодня вечером ты присоединишься ко мне за ужином.
Была ли это просьба или приказ, Флора не могла понять. Все ее тело было наполнено странными ощущениями, тем не менее она послушно кивнула.
Лахлан повернулся и пошел прочь, не бросив на нее ни единого взгляда. Шаги его были решительными и твердыми, Флоре оставалось только гадать, что же произошло между ними и почему у нее теперь такое чувство, будто все изменилось.
Глава 5
К тому времени, когда Флора вернулась в свою комнату, она была в полном изнеможении: попытки добросовестно счистить пахучий жир с оружия утомили ее до крайности. Если бы она не знала, что горец явится к ней в комнату и потащит в зал силой, она бы отказалась от вечерней трапезы.
Раздеваясь, чтобы опуститься в ванну, полную горячей дымящейся воды, сдобренной сухими листьями лаванды, Флора ощутила, как нежный цветочный запах наполнил воздух комнаты. Она старалась изгнать из памяти поцелуи горца, но воспоминания возвращались к ней снова и снова.
Она поднесла пальцы к губам. Неужели он действительно целовал ее и она, самозабвенно отвечая на его поцелуи, таяла в его объятиях, как в нежном и жарком омуте? Слава Богу, она вовремя опомнилась, а не то…
Трудно поверить, что свирепый воин мог целовать ее так бережно, будто она была хрупкой фарфоровой статуэткой. При этом он разбудил в ней чувство, которого Флора прежде не испытывала, – чувство полного удовлетворения и защищенности.
Флора похлопала рукой по воде, и сухие листья лаванды разлетелись, как разлетается пыль на ветру. В ее натуре не было склонности к фантазиям, и прежде ей ни за что не пришло бы в голову падать в объятия варвара. Впрочем, Лахлан не был варваром: в нем ощущались врожденное благородство и сила.
Флора опустилась под воду, чтобы смыть мыло с волос… и стереть память о его поцелуях. Она не надеялась, что когда-нибудь забудет это ощущение и густой и пряный запах, исходящий от горца, хотя и совершила ошибку, позволив ему целовать себя. Этой ошибки она никогда не повторит и никогда не поддастся чувству к человеку, сделавшему ее своей пленницей. Флора знала себе цену и не рассматривала себя в качестве брачного приза или средства, которое положит конец действию проклятия.
Лорд Мюррей преподал ей хороший урок, научив не доверять недостойным мужчинам; этой ошибки она тоже не повторит.
Флора встала и осторожно переступила через бортик ванны, затем обернула полотенце вокруг дрожащего тела. Куда подевалась Мораг? Она обещала вернуться и разжечь огонь, а потом помочь расчесать волосы.
Флора подошла к маленькому оконцу полюбоваться последними янтарными лучами солнца и хоть чуть-чуть согреться, когда ее отвлек негромкий стук в дверь. Вероятно, служанка наконец явилась, и Флора велела ей войти.
Услышав глубокий вздох, будто человек с шумом втянул воздух, а за этим приглушенное проклятие, Флора обернулась, и кровь медленно отлила от ее лица.
Лахлан Маклейн, стоя в дверях, словно превратился в каменное изваяние. Флоре показалось, что она потеряла способность дышать.
Ни один мужчина не видел ее нагой, и Флора сделала попытку прикрыться, но это оказалось бесполезным: ткань прилипала к телу, предоставляя пламенному взору горца полную свободу.
Волосы Лахлана, еще влажные после купания, ниспадали на его лицо; он побрился, но тень недавней щетины осталась лежать на его щеках, подчеркивая чеканные линии лица. Тонкие шрамы пересекали нос и щеку; лицо горца было грубоватым, но не жестоким. Свежая льняная рубашка обтягивала широкую мощную грудь, а плед, перекинутый через плечо, придерживала серебряная пряжка. В национальной одежде Лахлан выглядел высоким, сильным и неправдоподобно мужественным, но все, о чем думала Флора, ограничивалось пленительным вкусом поцелуев.
Она хотела приказать Лахлану уйти, но слова застряли у нее в горле. На мгновение она как будто попала в царство грез.
– Господи, как ты прекрасна! – Его голос звучал хрипло, а комплимент был не самым поэтическим, какой Флоре приходилось слышать, но для нее он звучал приятнее любого другого, и в ее теле мгновенно возник отклик: томление и ожидание.