Влечение: эротическая сага
Современная сага о сексуальном влечении
Анна Маркер
Женя Маркер
«Жизнь – есть влечение»
© Анна Маркер, 2015
© Женя Маркер, 2015
© Евгений Кащенко, дизайн обложки, 2015
© Евгений Кащенко, иллюстрации, 2015
Редактор Анна Котенёва
Корректор Геннадий Дерягин
Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero.ru
Глава 1. Кот
Большой человек вырастал с огромной скоростью. На глазах он расплывался и превращался в крылатую тень. Мальчик стоял на тоненькой полоске земли, боясь, оступиться и опустить глаза. Он слышал, как внизу неистово бушевало море, и волны криком плескались о камни высокого берега. Крылатое существо стремительно летело на него. Но вдруг оно остановилось, уменьшилось и стало медленно разворачиваться, превращаться в маленькое чёрное пятно, затем в точку, которая безудержно прыгала. Из неё вдруг стала появляться знакомая родная фигура. Она также быстро отдалялась и вместе с грохотом уносилась большими шагами прочь. Мужчина резко открыл глаза. В комнате было темно. За окном бушевало море. Сквозь стеклянную дверь веранды светилась над узкой полосой горизонта яркая в облаках, как печёное яблоко луна.
Он тихо поднялся с тахты, подошёл к окну и опёрся горячим лбом о холодное стекло.
– Опять этот сон?
«Мрачная фигура отца, загораживающая карту мира своим телом» – эта тревожная мысль Кафки стала ему известна в 36 лет. В том самом возрасте, когда перо противоречия художника оставило на суд времени и потомков пугающую и простую мысль о жизни взрослых и детей.
Складка бабкиного пёстрого платья, врезавшаяся в отвратительно перекатывающийся зад, который носил мутно-розового цвета панталоны с начёсом, как заноза, сидела в подсознании уже немолодого мужчины. Флаг этого пузыря на бельевой верёвке общей коммунальной кухни вечно болтался символом одержанной ею победы. Определённая неуверенная настороженность его отношений с женщинами корнями уходила в приёмы воспитания отца и бабки. Жуткий парадокс несоответствия – поблекшие в своём цвете от старости портки коверкали розовый цвет уходящего маминого тепла, а вместе с ним и женского очарования. Гаммой из разных тонов с самого раннего детства определилось для него отношение к женщине, разделив его на две противоположности. Плоть тянулась и закипала, не слушая разума, а сердце ныло вдавленным рубцом отвращения, как от тугой старой резинки бабкиных панталон.
Своей матери он не помнил. Лишь теплая розовая дымка нежности – это всё, что рисовали мальчишеские детские сны. История её исчезновения была ему неведома до одного простого происшествия. Самовольно, с дворовыми ребятами он ушел купаться на дальнее озеро. Дом родителей стоял в центре города, недалеко от пологого берега небольшой мелкой реки. Пацанам там было неинтересно. И они отправились к озеру на велосипедах.
Возвращение из этого смелого похода не было триумфальным. Ребят хватились. Стали искать. Свита нашедших конвоиров состояла из двух человек. Бабка и младший брат отца вели меленького велосипедиста к месту неминуемой казни.
Одежды на герое не было. Её у него украли на озере. В одних мокрых трусах и сандалиях, со скукоженными от страха душой и гениталиями, он предстал перед палачом. Тот сидел на втором этаже в старом кресле, весь одетый в спокойствие и хладнокровие. При виде своей жертвы, палач медленно взял с журнального стола газету, как страшное орудие наказания. Также медленно развернул её и в один миг превратился в обрубок без головы и туловища. Большой типографский заголовок, одетый в стоптанные домашние тапки, кричал разноликими голосами разносчиков газет на всех мостовых и улицах: «Преступник, нарушивший домашний закон, очень скоро будет жестоко наказан!»
Ожидание пытки продолжалось более двух часов. Над головой словно сломали шпагу человеческого и мужского достоинства. «Я надеюсь, ты всё понял?» – сухо проговорило газетное чудовище и абсурдно исчезло в дверях комнаты, но уже в родном человеческом облике. Сцена этой страшной казни продолжалась всякий раз, когда мальчик видел тапки в прихожей или когда они медленно покачивались на ногах отца.
На кухне бабка одной рукой выдала чашку с борщом и подзатыльник. Она стояла у плиты с заплаканным, набухшим от слёз красным носом и плакала в причёт: «Угробишь отца, нечистая сила. Мать ушла на это озеро и не вернулась. И ты туда же!».
В юности ему стало известно, что мама утонула при невероятно загадочных обстоятельствах, тело её не нашли. Отец много лет не мог прийти в себя, часто, как на кладбище, он ходил на это озеро в совершенно тупой надежде на чудо. Спустя четырнадцать лет, без счастья, женился во второй раз…
***
Не изменяя своим погонам, Гордеич кругами выписывал свою причудливую географию пенсионного маршрута, шаркая ногами. Сделав последний шаг подлиннее, старик приблизился на расстояние вытянутой руки, которой и ухватил за кисть Кота.
Так все звали местного скульптора и своего рода мецената Константина Михайловича Ветхого, человека легко уязвимого, мужественного и благородного. Имя Константин, от рождения, для лёгкости произношения и обращения, сначала сократилось до Коти. Но природа поведения этого самца сочно отразила сексуальное очарование прямого взгляда спокойных, проницательных серых глаз, с тёплой, играющей в уголках улыбкой, умелую хваткость сильных, мягких лап. А весеннее мартовское появление на свет возвело этот индивид до семейства кошачьих. Так в процессе непростой эволюции он был наречён Котом. За спиной у него мотался, как творческое наследство, чёрный волнистый с проседью хвост. К Коту благоволили женщины, он, же, в свою очередь, обволакивал каждый прелестный образ магией кошачьего обаяния. Редко отказывался, ещё реже отказывал. Его ценили и любили старики за искреннее и доброе к ним отношение. Они четко понимали: мастер по камню – наш мастер.
– Здрам желам! – дед размеренно потряс Костину руку, а потом положил на неё свою ладошку, маленькую, жилистую, с колючими мозолями. – Сегодня, какой день? Ага-а, вторник. Послезавтра, что будет? Ага-а, четверг! Вот мы с тобой в пятницу мерзавчика и усугубим. Я к тебе и подойду. Ага-а?
– Однозна-а-чно, Гордеич.
Каждый раз, встречая на своем пути Костю, старик говорил одни и те же фразы, где менялись только дни, недели. А выпить им так и не удавалось уже лет семь. Ритуал соблюдался неизменно, и Костя с улыбкой слушал старика, желая здоровья и везения в его глубоком возрасте, который катился к своему к неизбежному закату.
А тот, не дожидаясь ответа, поплел свои военно-пенсионные круги дальше к продавщице воздушных шариков.
Аппетитная, рыхлая, как сдобная булка, она сама походила на большой круглый пузырь. Расставив широко ноги, девица с наушниками от плеера в ушах сидела на парапете и уплетала увесистые бутерброды с колбасой и белым хлебом. Откроет рот – полбатона нет.
– Здрам желам, Люся! Ты нонче, как стог мяса!
– Нет! Я – пончик! – Она выдернула из себя все провода.
– Тебе бы пельмени рекламировать, а не сидеть якорем для шариков, – съязвил Гордеич.
– Шарики приносят радость детям, а в пельменях мяса нету, – она проглотила здоровенный кусок бутерброда.
Кот сидел в сквере, у набережной, на своей любимой скамейке, ждал помощника для работы в гранитной мастерской. Он давно отошел от рутинной работы, но давать некоторые распоряжения время от времени приходилось. Погода улыбалась теплотой летнего дня. Влажность морского воздуха была перемешана с восточным суховеем, ветром, который приносил с собой аромат медовой цветущей пыльцы. В такие дни организм дышал полными легкими, насыщался и настраивал мысли на задумчивую философскую ноту. Даже курилось с каким-то особым наслаждением.
Телефон оповестил сигналом, что пришло сообщение от Любаши с забавным смайликом в конце:
«Я Вас хочу Константин Александрович! Может быть сегодня, в мастерской? Почему Вы молчите? Что-то случилось в Вашей вселенной?»