Это постоянное следование общему направлению политики, без сомнения, облегчалось для чередовавшихся английских правительств самими условиями страны. Единство цели было, до некоторой степени, вынуждено. Твердое сохранение морской силы, надменная решимость заставить чувствовать ее, благоразумные заботы о постоянной готовности ее военного элемента, были еще более следствием той особенности политических учреждений Англии, которая, в сущности, отдала власть в течение рассматриваемой эпохи в руки класса, составлявшего земельную аристократию. Такой класс, — каковы бы ни были его недостатки в других отношениях, — с готовностью воспринимает и лелеет здоровые политические традиции, естественно гордится славою своей страны и сравнительно нечувствителен к лишениям тех слоев общества, за счет которых эта слава поддерживается. Он без затруднения выносит бремя денежных налогов, необходимых для подготовки к войне и для ведения ее, как класс, более богатый, чем другие классы. Источники его богатства не так непосредственно страдают во время войны, как источники торговли, и поэтому он не разделяет той политической робости, которую принято называть "робостью капитала" и которая свойственна тем, чье состояние и дело подвергаются в войне риску. Тем не менее в Англии этот класс не был нечувствителен ко всему, что касалось выгоды и невыгоды торговли. Обе палаты парламента соперничали в бдительной заботливости об ее расширении и о покровительстве ей, и частому углублению их в ее нужды приписывает морской историк возраставшее влияние исполнительной власти в управлении флотом. Земельный класс также естественно воспринимает и сохраняет дух воинской чести (millitary honor), который имел первостепенное значение в века, когда военные учреждения не представляли еще достаточной замены того, что называется Г esprit de corps. Но, хотя полный кастовых предубеждений и предрассудков, которые чувствовались во флоте, как и везде, упомянутый класс имел достаточно здравого практического смысла, чтобы не мешать достойным представителям низших слоев общества достигать высшего положения, и каждый век видел английских адмиралов, вышедших из народа. В этом свойстве своем английский высший класс заметно отличался от французского. Даже в 1789 году, в начале революции, в Ежегоднике французского флота стояло имя официального чиновника, на которого возложено было проверять доказательства благородного происхождения молодых людей, намеревавшихся вступить в морскую школу.
С 1815 года, и особенно в наши дни, правительство Англии перешло в значительнейшей мере в руки народа в широком смысле. Будущему предстоит еще выяснить, пострадает ли от этого ее морская сила, широким базисом которой по-прежнему остается сильно развитая торговля, обширная механическая промышленность и обширная колониальная система. Точно так же остается еще открытым вопрос о том, будет ли демократическое правительство обладать достаточной дальновидностью и большою чувствительностью к национальному положению и кредиту, а также готовностью обеспечить процветание упомянутой силы надлежащими денежными затратами в мирное время, — а все это необходимо для подготовки к войне. Народные правительства обыкновенно не склонны к военным издержкам, как бы ни были они необходимы, и есть признаки, что современная Англия стремится идти в этом отношении назад.
Мы видели уже выше, что Голландская Республика, еще в большей степени, чем английская нация, обязана своим богатством и даже самою своею жизнью морю. Но характер и политика ее правительства значительно менее благоприятствовали надлежащей поддержке в ней морской силы. Составленная из семи провинций, с политическим именем Соединенных Провинций, Голландия страдала разделением власти, о котором американцы получат достаточное понятие, сравнив их со своими States Rights, только в большем масштабе. Каждая из морских провинций имела свой собственный флот и свое собственное адмиралтейство, что вело к ревнивым между ними отношениям. Вредному влиянию такого порядка вещей отчасти противодействовало большое преобладание провинции Голландии, которая одна только содержала пять шестых соединенного флота и платила пятьдесят восемь процентов налогов, вследствие чего имела и пропорциональное участие в руководстве национальной политикой. Дух народа, хотя в высшей степени патриотического и способного приносить крайние жертвы за свободу, но все-таки узко коммерческого, царил и в правительстве которое, в сущности, можно было назвать коммерческою аристократией — и заставлял его враждебно относиться не только к войне, но и к издержкам, необходимым для готовности к ней. Как было выше сказано, голландские бургомистры соглашались нести расходы на свою оборону не ранее того момента, когда опасность являлась перед ними лицом к лицу. Однако, пока держалось республиканское правительство, эта экономия менее всего распространялась на флот; и до смерти Яна де Витта в 1672 году и даже до мира с Англией в 1674 году голландский флот, в отношении численности судов и снаряжения их, способен был с честью противостоять соединенным флотам Англии и Франции. Его сила в то время несомненно спасла страну от разгрома, замышлявшегося двумя королями. Со смертью де Витта республика исчезла, и за нею последовало, в сущности, монархическое правительство Вильгельма Оранского. Долголетняя политика этого принца, тогда еще всего лишь восемнадцати лет от роду, состояла в противодействии Людовику XIV и расширению французской державы. Это противодействие обратилось более на сухопутные, чем на морские операции — результат, вызванный уклонением Англии от войны. Уже в 1676 году адмирал де Рейтер (de Ruyter) нашел, что флот, командующим которым он был назначен, недостаточно силен для того, чтобы равняться силами даже с одною только Францией. При обращении взоров правительства только на сухопутные границы флот быстро пришел в упадок. В 1688 году, когда Вильгельму Оранскому понадобилась эскадра для конвоирования его в Англию, амстердамские бургомистры возражали, что флот нерасчетливо уменьшен в силе и лишен способнейших командиров. Сделавшись королем Англии, Вильгельм все еще удерживал положение правителя (штадтгальтера) Голландии, а с ним держался и своей обычной европейской политики. Он нашел в Англии морскую силу, в которой нуждался, а средства Голландии использовал для сухопутной войны. Этот голландский принц согласился, чтобы в военных советах союзных флотов голландские адмиралы сидели ниже младшего английского капитана, и интересы Голландии на море приносились в жертву требованиям Англии с такою же готовностью, как и их гордость. Когда Вильгельм умер, наследовавшее ему правительство все еще продолжало держаться его политики. Его задачи были всецело сосредоточены около территориальных интересов, и при заключении Утрехтского мира, который завершил ряд войн, продолжавшихся более сорока лет, голландцы, не предъявив никаких притязаний на влияние на море, не сделали ничего для развития морских ресурсов и для расширения колоний и торговли.
О последней из этих войн английский историк говорит: "Экономия голландцев сильно повредила их репутации и торговле. Их военные корабли в Средиземном море были всегда снабжены припасами лишь на короткое время, а их конвои были организованы во всех отношениях так слабо, что на один терявшийся нами корабль они теряли пять, что справедливо породило общее убеждение, что мы более надежные транспортеры, чем они; а это, конечно, имело хорошие для нас последствия. Отсюда произошло то, что наша торговля скорее возросла, чем уменьшилась в этой войне".