Глава II. Источники воззрений Эригены и его отношение к ним
Характерной чертой для Эригены, мыслителя, жившего на латинском западе, является высокое уважение его к греческому востоку и стремление усвоить и перенести на западную почву результаты восточной спекуляции. Эта именно черта и сделала его и его систему аномалией в среде тех условий места и времени, в которых он жил, — сделала его, чужеземца для окружавшей его среды по происхождению (кельта), чуждым в известном смысле и по духу для современной ему богословской учености в лице франкских ее представителей, и создала для него и его системы совершенно исключительное положение в общей истории умственного развития западного мира.
Западный мыслитель с беспримерно высоким для его времени уважением смотрит на восточную греческую мудрость, распространяя свое уважение на все вообще греческое. В произведениях его можно встречать весьма выразительные замечания о высоком достоинстве этой мудрости и о необходимости и для западных ученых обращаться к грекам, к их литературе и языку. Он хвалит короля, повелевшего ему сделать перевод сочинений Дионисия, за то, что он не дозволяет, чтобы его ученые пребывали в праздности и как бы спали сном бездействия, не находя в себе самих сил обращаться к — «чистейшим и обильнейшим греческим источникам» и почерпать оттуда, а все внимание сосредотачивая исключительно только на произведениях запада[251]. Переводами с греческого он занимается сколько по повелению короля, столько же по собственному убеждению в высоком достоинстве переводимых произведений и желанию сделать их доступными на западе. Одно уже происхождение их из «светлейших (славнейших) источников греков» служит как бы «лишенным ручательством их достоинства[252]. Блестящему и велерешюму цицероновскому красноречию (Tullia castra) он не придает цены в сравнении с тем, что может давать читателю в своих произведениях гений греческого ума, хотя бы в непривлекательной на вид форме[253].
Мудрость, по его мнению, вообще свойственна грекам как бы от Природы. Она нашла выражение не только в великих произведениях богословской мысли восточных отцов в христианстве и еще в дохристианском мире — в произведениях греческих философов, но она ясно проявляется уже в самом языке греков, именно если сравнивать его с латинским. Греки, как это обычно им, в самом языке своем обнаруживают более проницательный взгляд на вещи и называют их более выразительными именами, чем латиняне[254]. В латинских сочинениях весьма редко встречаются особые слова для выражения некоторых понятий, тогда как соответствующие им в греческом часто употребляются; и это бывает иногда потому, что самое понятие является слишком высоким, непостижимым и даже невероятным для немогущих возвыситься над уровнем обычных плотских представлений и вследствие этого его даже и нельзя было ввести на западе в общее употребление[255]. Греческий язык вообще имеет более точную терминологию для выражения богословских и философских понятий, нежели латинский, на котором они не всегда могут быть переданы по крайней мере с той же точностью[256]. Знать греческий необходимо уже для того, чтобы иметь возможность понимать Правильно Св. Писание, так как определить истинный смысл того или другого места в книгах Нового Завета часто возможно бывает только обратившись к подлинному греческому тексту. Имея в виду своих специальных экзегетических трудах всегда греческий текст, Эригена нередко отмечает большую выразительность его в сравнении с латинским переводом[257]. Заблуждения и происходят, иногда, по мнению Эригены, именно от незнания истинного смысла некоторых слов, употребленных в Св. Писании, вследствие незнакомства с греческим языком[258].
Питая столь высокое уважение к произведениям греческой литературы и к самому греческому языку, Эригена распространяет это уважение и свои симпатии на все вообще греческое. Греческий восток ему представляется в идеальном виде в сравнении с западом. В одном из стихотворений, бросая взгляд на прошлое Рима и на современное его состояние, он произносит самое невыгодное суждение о нем, прямо противопоставляя его новому Риму — Константинополю[259].
Мы не можем сказать, когда и под чьим влиянием возникло впервые в Эригене столь высокое представление о греках и их мудрости и с какими греческими произведениями он прежде всего познакомился. В монастырях Ирландии, из которой он вышел, были в IX веке лица, знавшие греческий язык[260] там же могли найтись и некоторые произведения на этом языке. Из Ирландии принес с собою знание греческого языка во Францию и Эригена.
251
Praef. ad vers. Dionysii, с. 1031C:…nec nos velut otiosos inertiaeque somno sopitos perpessi estis dormire, ne, dum hesperiis solummodo apicibus Studium impendimus, ad purissimos copiosissimosque Graium latices recurrere, haustumque inde sumere non valeremus.
252
Praef. ad vers. Maximi, с. 1196В: Εύσεβέστατε igitur Regum, opus, quod ad catholicae fidei illuminationem jussistis fieri, altissimae auctoritatis Vestrae non respuatis roborari, et inter similia sanae doctrinae instrumenta recipi, ex praedarissimis Graecorum fontibus non dubitetis derivari.
254
De div. nat. V, 35, c.955A, по поводу греческого &δης, латинского infernum: Омеі autem solito more res acutius considerantes expressiusque significantes, ϋδην, atdtximus, hoc est tristitiam appellaverunt infernum.
257
Homil. in prol. s. Evang. sec. Ioannem. C.286D, I, 2: hoc erat, ούτος — significan Graecorum exemplaribus potest intelligi; 287D, I, 3: sine ipso, χωρίς αυτοί)ipeum‑facilius in Graeco datur intelligi; 292B, I, 15: ante me, £μπροσθ£ν μου–coram me, ante conspectum meum — evidentius in Graeco legitur (295A, J 13: in antiquis Graecorum exemplaribus solummodo scribitun Qui non ex sanguinibus, sed ex Deo nati sunt). Comment, in S. Evang. sec. Ioann. C.298B, I, 15: quem dixi, vel, sicut in Graeco habetun quem dicebam, quod multo significantius est; 299A, I, 15: qui venturus est, qui venit, έρχόμενος; 299B, I, 15: ante me, Εμπροσθεν μου–coram me, quia prior me erat, seu ut significantius in Graeco, quia primus mei erat; 301D, I, 18: nemo, oWiebg‑nullus; 302C, I, 18: in sinu Patris, vel ut in Graeco scribitun qui est in sinu (sinum) Patris, vel in sinibus Patris; 309D, I, 29: altera die, vel, ut in Graeco significantius scribitur, alia die; 315A, III, 3: denuo, in codicibus Graecorum, άνωθεν–desursum, quod facilius intelligitur; 318D, III, 12: dixi, in Graeco dicebam; 319B, III, 13: ascendit, in Graeco non est ambiguum: praeteriti temporis est; 321A, III, 16: κόσμος — graece ornatus proprie interpretatur, non mundus; 325A, III, 27: datum de coelo, in quibusdam codicibus Graecorum: desursum de coelo. Трудно решить, был ли известен Эригене и перевод LXX. В De divis. nat. он неоднократно отмечает отличия текста LXX от латинского перевода (И, 16, 20, с. 548, 555 — Быт. 1,2; 4,25, с. 856 — Быт. 3,16; 5,1, с. 861 — Быт. 3,22), но в Exposit. in cael. hier. (с. 243) говорит: septuaginta — prae manibus non habemus. Штауденмайер доказывает, что с чтением LXX Эригена мог быть знаком через перевод Itala. Staudenmaier, 207–208.
258
De praed. XVIII, I‑IV, с. 430–432: Рим. 1,4, Еф. 1,4–5, 11 — praedestino, βρίζω — bpat. Эригена сам в этом случае делает неправильное сближение слов.
259
Floss, с. 1194 = p. XXIII; Huber, 106–107; Christlieb, 28. «Знаменитыми мужами (nobilibus patronis) некогда был ты построен, Рим, — обращается поэт к Риму, — а ныне, увы! злая судьба ведет тебя к разрушению, подчинившегося рабам. Давным давно оставили тебя цари и к грекам перешли твое имя и твоя слава. Цветущий Константинополь называется новым Римом; а в тебе, древнем Риме, падают и нравы и стены (moribus et muris Roma vetusta cadis). Прошло твое влыдычество, лишь гордость твоя осталась с тобою; культ корыстолюбия (avaritiae) совершенно овладел тобою. Сброд с разных концов света (vulgus ad extremis distractum partibus orbis), рабы рабов — вот твои нынешние повелители. Никто не остался в тебе из [рода] знаменитых правителей, благородные твои урожденцы переселились на пеласгическую (-греческую) почву (ingenuique tui rura pelasga colunt). Ты [некогда] без пощады истязал святых, а ныне торгуешь их мертвыми членами, отнятыми у них при жизни. Если бы не заслуги Петра и Павла, твоих заступников, давно бы уж ты пришел в самое жалкое состояние (Roma misella fores)». Под «рабами рабов» нужно, по Флоссу, разуметь норманнов, которые около того временгі часто тревожили Рим своими нападениями. Заслуживает внимания, что стихотворение, в котором Эригена дает характеристику современного Рима и его нравов, является как бы заключением к его переводу Дионисия, «наполнившего небесным светом Афины», центр древнего эллинского мира, как говорится в другом стихотворении, предшествующем переводу (с. 1037). Неудивительно ввиду подобных стихов Эригены, приложенных именно к переводу Дионисия, что папа Николай обратил на него внимание, даже помимо каких‑либо заблуждений его, о которых папа говорил в письме к королю (с. 1025–1026).
260
Бенедикт Анианский сообщает, например, о том, как в его время Скоты, знакомые с этим языком, приводили в смущение несведущих посредством так называемого syllogismus delusionis, пользуясь невозможностью передать точно на латинский язык греческое ύπόστασις. Huber, 41.