Абрахам Голдсмид, по словам его знакомого, «сочетал в себе редкие качества честности, великодушия и активного благодеяния». Но богатство, как бы щедро его ни раздавали, всегда вызывает злобу, и Уильям Коббет[10] (который легко горячился по подобным поводам) писал: «Человек, скопивший такое безмерное богатство, не мог не понимать, что, чтобы не вызывать неудовольствия публики, он должен ей что-то давать и потому бросал нам жалкие крохи от своих сокровищ как милостыню, какую-то долю пенса на громадные суммы денег, нажитые им на торговле займами, казначейскими билетами и акциями».
Но, пожалуй, последнее слово можно предоставить автору некролога в «Таймс»: «На свете не так много людей, которые когда-либо совершали больше благодеяний для общества, и более либеральных в том, что можно считать их общественной деятельностью, чем мистер Абрахам Голдсмид; в самом деле, стоило кому угодно из какого угодно мыслимого класса едва познакомиться с ним, как его положение так или иначе улучшалось благодаря этому знакомству; так что список тех, кто обязан и кому следует быть обязанным ему из чувств благодарности или доброты за те или иные щедроты, практически бесконечен».
13 апреля 1808 года «Таймс» опубликовала такой же лестный отклик на смерть Бенджамина, но 19 апреля вышла с пояснением, должно быть уникальным в истории журналистики, которое гласило, что некролог напечатан по ошибке без ведома автора, и отрицало всякую ответственность газеты за него.
Братья Голдсмид быстро поднялись, прожили блестящую жизнь и трагически умерли. Было поистине нечто апокалиптическое в их кончине, и она породила слухи, что на них, да и на всем семействе Голдсмид, лежит проклятие, и этой уверенности, возможно, способствовала связь между старшим Голдсмидом и мрачной, загадочной фигурой рабби Шмуэля Яакова Хаима Фалька.
Фальк изучал Каббалу, великий кодекс еврейской мистической мысли, и многие последователи наделяли своего учителя сверхъестественными силами. Говорили, что в Германии его приговорили к смерти за колдовство, а когда он поселился в Лондоне во второй половине XVIII века, вокруг него образовалась оккультная группа евреев и неевреев, видевших в нем нового пророка и поклонявшихся ему с трепетом благоговения. Он стал источником легенд: «Его комната освещена серебряными подсвечниками на стенах и лампой с семью разветвлениями посередине… и хотя масла в ней налито столько, чтобы гореть одни сутки, она не потухала уже три недели. Как-то раз он шесть недель прожил в уединении своего дома без еды и питья. Когда же по завершении этого срока десятеро человек были призваны зайти, они нашли его сидящим на троне, его голову увенчивал золотой тюрбан, на шее висела золотая цепь с подвеской и серебряной звездой с начертанными сакральными именами. Поистине нет других подобных ему в его поколении благодаря знаниям священных таинств».
У него был кучер и экипаж с четверкой лошадей, на которых он частенько ездил в Эппинг глубокой ночью проводить какой-то неизвестный ритуал. Однажды, по слухам, у него отлетело колесо, но кучер продолжал править, как будто ничего не случилось, и колесо следовало за экипажем всю дорогу до леса.
Аарон Голдсмид был, пожалуй, слишком здравомыслящим человеком, чтобы стать приверженцем Фалька, но он был его родственником и другом, давал ему финансовые советы и был назначен его душеприказчиком. Фальк умер 14 апреля 1782 года, перед этим он оставил у Аарона небольшой пакет со строгим наказом никогда его не вскрывать. Аарон, по крайней мере так гласит легенда, поддался любопытству, сломал печать, раскрыл пакет, и потом его нашли мертвым – со скомканным листком бумаги с каббалистическими письменами в руке.
Глава 4
Стрела в неизвестность – Натан Майер Ротшильд
Один американский путешественник, шагая по узким лондонским улочкам в 1835 году, заметил толпу людей, которая окружала какую-то фигуру во дворе. Его поразила и сама сцена, и эта фигура: «Это был человек непримечательного вида, с тяжелыми чертами лица, отвислыми губами и по-рыбьи выпуклыми глазами. Его фигуру, коренастую, нескладную и неуклюжую, облекали свободные складки просторного сюртука. Однако было что-то властное в его наружности и манере, и то почтительное уважение, которое, как казалось, добровольно оказывают ему, свидетельствовало о том, что это человек не простой. „Кто же это?“ – возник естественный вопрос. „Король евреев“, – отвечали мне. Толпясь вокруг него, люди совали ему в руки переводные векселя. Он бросал на бумажку один короткий взгляд, возвращал ее владельцу и, кивнув, поворачивался к новому просителю. Рядом с ним стояли два привлекательного вида молодых человека, весьма похожих на денди, и вели записи, чтобы не позабыть ни одной сделки дня, управляющей всеми биржами континента. Но и без их помощи он, как мне сказали, наизусть помнил каждую заключенную им сделку. Так что в этом деле его действительно можно было считать Королем».