— Так как быть-то?
— Надо так сделать, чтобы не только его самого, но и тела, и даже костей его не сыскали б. И не только его.
— Что, и Прокопием своим с Саввушкой пожертвуешь?
— Ну, до них Гордею только после моей смерти дотянуться. А вот служанка с лекаркой… И снова — сами исчезнуть должны, без следа.
— Ну не тяни, говори, бабушка! Ведь вижу — удумала уже чего-то.
— Значится так. Малёк твой какой-то хитрый танец придумал. Соромное что-то. Вот пусть «княжна персиянская» перед молодыми на свадьбе и спляшет. Ближе к концу, когда уже подопьют гости-то, но ещё помнить будут. Поглядит как тебя с молодой женой в опочиваленку поведут. Все видели? Вот она, наложница Гордею обещанная. Но отдать — после. А пока — назад на мой двор. У тебя там и тесно от гостей будет, да и гости пьяные — с «подарочком» могут чего худое учинить. А наложница, в господине своём души не чающая, увидав, как сокол её ясный с другой ушёл. Бросилась…
— Топится?
— Дурень! Его и утопить нельзя! А ну как всплывёт тело где под Каневым? А тут вы, рати киевские подошли. Да опознают, да Гордею донесут. Нет, ни в землю, ни в воду его нельзя. Слушай дальше. Поплакала красавица и решила бежать куда глаза глядят…
— Ну и дурость. Его ж на первом перекрёстке возьмут и назад приведут. Он же здесь, с плешью своей да без языка…
— Сам дурак. Слушать будешь? Ну вот. Соблазнила она служанок своих. Золотом боярским. Они там всю скотницу мою вытрясли, украшений чуть не полпуда золотом навешали. И побежали они втроём…
— Сыскать! И сыщут. Уж больно особенная троица: девка, явно из «верховых», горбунья и столп-баба ходячая.
— Не, не сыщут. Не будет таких. Уходить они будут ходом тайным с моего подворья. Фатима там лекарку и придавит. Костей в век не найдут.
— А может, и малька там?
— Не. Я же говорю тебе: его — ни в землю, ни в воду. Дальше слушай. Фатима с мальком там переоденутся. Искать будут двух баб с девкой, а будет торк с торчёнком. Понял? Не найдут. Нету уже того, чего искать велено.
— А с Киева как? По воде-то, когда здесь и торговые стоят, и войско в лодиях…
— Хоть что умное сказал. Ты Перемога Ряску помнишь? Вот он у меня уже третий день в Заднепровье стоит, коня купил, телегу. И повезёт он торчина с торчёнком в нашу черниговскую деревеньку. Но не довезёт. Поскольку торчин рабёнышу своему — дорогой горло перережет и в болото глухое кинет. Не в землю и не в воду. В болото. Нехристь, что возьмёшь. А потом Перемог и Фатиму… Да, может, и в то же болото. Перемог о «княжне персиянской» не знает, отвезёт вещички кое-какие в деревеньку. Цацки золотые там и полежат. Покуда случай не придёт их назад вернуть.
— Хитро. Все при деле, каждому свою правду нашла. Лады. Спать пойду, устал я. Сперва Корнея ял, потом имал, потом брехню его сопливую слушал… Завтра дел невпроворот, выспаться надо, пойду, прогоню малька с постели.
Шаги, скрип кровати под тяжестью мужского колена, лёгкое похлопывание по моему плечику.
— Что, целочка моя серебряная, притомился-задремал? Видать, не поиграться нам нынче. Меня тоже в сон тянет. Иди-ка малёк к себе. В другой раз побалуемся.
Я, не открывая глаз, изобразил сонную улыбку, отполз к краю, старательно потирая кулаками глаза, протопал мимо Степаниды в дверях. Она, кажется, хотела меня остановить.
Тогда — всё. Эта змея сразу бы поняла, что я слышал. Но Хотеней что-то спросил у неё насчёт приглашённых гостей на свадьбу.
Спокойно.
Тихонько.
Как обычно.
Семенящими шажками.
Не поднимая глаз.
Не махая руками.
По лестнице — не бежать.
Двери — не рвать.
Мимо слуг… к себе.
Отбиться от прислужниц, погасить весь свет. Даже лампадку под иконой.
Лечь спокойно в постель.
Вытянуться.
Разжать кулаки.
Выдохнуть.
Ме-е-е-дленно.
Чтобы не услышали в соседней комнате.
Глава 22
Тихо, темно. Все в доме спят. В доме — три покойника. В самом скором… Что делать?! Кинутся к ним, к моим подружкам-учительницам?! Рассказать, предупредить, попросить помощи, три головы лучше… Их же тоже…
У холопов солидарности нет. Не поверят. Или — поверят и донесут. Чтобы моей головой — свои выкупить.
Если бы не Корней с его идиотской жаждой подслушивания, я бы лежал сейчас здесь, вполне оттрахнутый, в общем-то, всем довольный, прислушивался бы к ощущениям в собственной заднице и беспокоился только об одном: произвела ли на господина моя попка такое сильное впечатление, что он и после жаркой сечи её вспомнит?