Цацки всякие, штаны шифоновые, ещё кое-чего — в отдельную торбочку. Ну, на полпуда не тянет, но вес имеет. Ещё пару торб, вроде с одеждой, торба с Юлькиными горшочками, баклажками…
Уже дело к полуночи, темно совсем. Снова побежали. Через двор — к Саввушкиной конторе. Но вход, вроде, с другой стороны. Внутрь, в люк в полу, факел горит и ещё лежат. Похватали. Пошли. Лестница вниз и вниз. Понять трудно, но по ступенькам получается этажей 8-10. А по перекрытиям бревенчатым — всего четыре.
Потом, уже по ровному, снова бегом-бегом. Разветвления какие-то появились. Юлька выдохлась совсем. Остановились отдышаться. Платок скинула, жарко, голова мокрая…
Тут Фатима ей удавку и накинула. В горб коленом — и тянет.
Никогда не видал, как человека так убивают.
Фатима тянет, Юльку давит, а на меня смотрит: не дёрнусь ли. Нет, я к стенке прижался. Меня же вроде, ни в воду, ни в землю нельзя. Но что там Степанида Фатиме велела…
Всё. Затихла. Фатима удавку сняла, на пальце покрутила, на меня смотрит, ухмыляется.
— Страшно, малёк? Не боись. Боярыня велела тебя в укромное место спрятать.
И кивком в сторону Юльки:
— Обдери.
Покойников на «Святой Руси» либо обмывают, если свой и хоронить собираются по обряду. Либо обдирают, если просто так бросят.
Обдираю. Снять всё. Тряпки, украшения, крестик с противозачаточным шнурком, кису, что у Юльки между грудей сохранялась.
— Гребни сними, волосы обрежь.
А это зачем? Ага, понятно. Бабу без волос опознать трудно.
Фатима в отрезанную косу факелом ткнула. Ну и вонища. За руки подхватили, потащили подальше вглубь бокового прохода. Так и бросили голую.
Эх, Юлька-Юлька. Никогда я прежде твоего тела не видел. Пробовал, но не видел. Вытащила, выходила, выучила, в хорошее место пристроила. Всё хотела как лучше, а получилось как всегда. Жизнь — болезнь неизлечимая. Всегда кончается смертью. Кому раньше — кому позже. И меня… может, даже сегодня. А ты здесь полежи. Здесь сухо. Высохнешь, мумифицируешься. Черви тебя есть не будут. В отличие от меня в болоте. Прощай лекарка-горбунья. Первая моя и, наверное, последняя, единственная женщина в этом мире.
— Не спи. Переодевайся.
Так, а что у нас в торбах? Костюм небогатого, но гордого и очень большого торка и его маленького невольника — рабёныша.
Оп-па! — Рубашка-косоворотка. Исконно-посконная русская одежда. Поганско-степнякского происхождения. Всаднику постоянно приходится горло от встречного ветра беречь, вот степняки и сдвинули застёжку на воротнике-стоечке в бок.
На голову — сперва бандану собственного изготовления, плешь свою приметную прикрыть. Сверху — чёрную войлочную шапку и поглубже: прикрыть дырки в ушах. Да уж, удружил мне Хотеней со своим подарочком. Не дарил бы серьги, и уши бы целы, и кузнец живой.
Сверху — кафтанье какое-то. Длинно — кочевники такое не носят, им в седло в длинной одежде неудобно. Но я — рабёныш, одёжка с чужого плеча, сойдёт.
— Стой. Сымай штаны.
Я чего-то напутал? Штаны как штаны. Чего Фатима дёргается?
— К стене. Спиной. Руки.
Я ещё и сообразить ничего не успел, а она меня к стене прижала, цапнула за горло одной рукой, коленом по моим ногам, чтобы раздвинул. Ухватила… хозяйство моё. Жмёт, мнёт и выворачивает. Лицом своим плоским — почти впритык к моему.
— Теперь ты раб, я — господин. Госпожа боярыня велела тебя довести до тайного места. А вот каким довести — не сказала. Если дорогой хоть что, хоть как — оторву и думать не стану. Понял?
Я несколько… офигел.
Она же сама меня «господином» назвала! Я же не напрашивался. В служанки мои метила. Тоже, как Юлька, первая и, похоже, единственная. А теперь… не, нет у холопов солидарности. И быть не может. Горло отпустила, ухватила со стены горсть земли — и мне под нос:
— Клянись. Ешь землю.
Ой-ей-ой! Да как же она мне моё крутит да выкручивает…! Хотя покойнику всё это… Больно же, мать твою!
Ем. Землю. Пока она… лапает и выворачивает.
Вот такая модификация ветхозаветной «клятвы на стогне». Там кто-то из праотцов позвал слугу, положил руку его себе на свой аппарат и велел поклясться. Что слуга куда-то съездит и чего-то там сделает. Самая крепкая клятва. Не богом, не жизнью своей или детей — клятва на господских сырых яйцах.
Тут, правда, не я держу, а меня держат. Но, учитывая Фатимушкину гендерную принадлежность, пожалуй, единственно возможный вариант.
«Ветхий Завет». Тоже часть этого мира. Надлежит принять как своё, естественное, общепринятое… Воспринять, восторгнуться и рассосать в себе. Проглотить, переварить и облизнуться.