Как с местными… феодалами себя вести — я не эксперт. Английскую королеву только и видел разок. Английская Елизавета против этой — так, горничная в часы досуга. А что нормальный русский человек, вроде нашего возницы, должен перед дамой на брюхе ползать, снег с конским навозом бородой мести, и при этом причитать и поскуливать от восторга… — предки, они такие. У них, видать, так принято. Их учить — только портить.
Правда, и самому учиться на брюхе по снегу с мочой конской и человеческой… Обойдутся.
Тут Юлька — фр-р — подскочила, побежала, вклинилась в толпу вокруг боярыни. Приплясывает, суетится, кланяется. Ей-то, горбунье, хорошо — она и прямо стоит, а уже поклон изображает. В нашу сторону машет: вот, дескать, санями добралась. Боярыня и головы не повернула. Но что-то ответила. Юлька опять ручками всплеснула, кинулась ручку боярыне целовать. Та только плечиком повела, и Юльку в сторону отнесло. Видать, не шибко нам тут рады.
Боярыня по крыльцу теремному — вверх, толпа — следом. А Юлька на нижней ступеньке осталась. В сторону дверей уставилась, аж вытянулась вся туда. Точно дворняжка голодная в придорожной забегаловке подачку выпрашивает.
Кстати, и мне покушать бы не мешало. Из поварни едой несёт. Нет, всё-таки, не несёт — пахнет. Хорошей едой. Из церковки ладаном пахнуло. Приятно… Дорожки во дворе вычищены, крыш проваленных, как по дороге в весях, не видно. Народ по двору ходит — не в рванье. Может, тут и зацепимся? Юлька — домашним доктором, я — пособником в благом деле исцеления… Неплохо тут люди живут.
Как-то кольнуло: «не твой монастырь. Если они люди, то ты — нелюдь». Но — промелькнуло и пропало: на теремное крыльцо мужичок вышел, Юльке что-то сказал. Та бегом к нам, хвать меня за рукав и чуть не волоком к терему.
Ну, крыльцо — расписное, ну, двери — забухшие, ну, комната — большая, наверное, «сени» называется. Но чего же меня так за шиворот-то тащить?! Бегом-то чего?! Столько добирались — пять минут подождут. И шипеть на меня не надо. Ещё комнатка. Богато, темновато, тесновато… Да зачем же меня так сразу-то коленками об пол?! И лицом об эти доски. Я ж чуть нос не расшиб! Так вот от чего у неё нос своротило — кланялась сильно. А над головой Юлькина скороговорка, умильнейшая, напевная, сладенькая. Дома (дома!) никогда такого тона не слышал.
Да перед кем же она так распинается?
— Кажи.
Голос незнакомый. Какой-то… равнодушный. «Скажи», «покажи»?
Опять меня как куклу… Вздёрнули на ноги. Юлька распутывает мои одёжки, развязывает платки замотанные, болтает непрерывно:
— Кожа гладенькая, будто младенческая, ни власей, хоть бы мало-маленьких, ни прыщиков, ни, прости господи, язв каких от болезней ли, грязи ли. А под свечой и вовсе чудо-чудное: будто серебро из-под кожи просвечивает, будто панцирь драгоценный из-под рубища. А на уду и знаки странные, кожа-то на самом-то срамном месте — будто верх башни зубчатый. Сама така выросла, никто не резал, знак такой, уж не божьего ли промысла… Уж я берегла, смотрела, очей не смежала…
Бла-бла-бла. Молотит. Прогибается.
Насчёт кожи — правда. Похоже на металлизацию при ожоге. Я даже ковырять пробовал — кожа слезает, а отблеск остаётся. Как-то неярко в разных местах при боковом искусственном освещении серебряным пятнышки отсвечивают. Психоматрица, раскудрить её, приживается.
Платки с головы моей сняли — я хоть осмотрелся.
Прямо передо мной — давешняя боярыня. Вблизи ещё круче — императрица. Царица небесная и поднебесная. Галину Вишневскую в старости видели? Сходный тип. Сидит не на лавке — в кресле с подлокотниками. Вроде трона. Руки видны. Старые, сухие, морщинистые. С тяжёлыми перстнями. По нескольку на каждой руке. И не одного светлого камня — чёрные, фиолетовый, темно-красные. Сама — в чёрном с красным, глаза светло-светло-серые: выцвели от старости. Смотрят как-то… сквозь и мимо.
Только вдруг сквозь эту выцвестость как глянет… прицельно. Хищница. Старая, опытная, беспощадная.
— Кажи.
А Юлька тем временем меня уже распаковала, верхнее стянула, давая на мне опояску развязывать.
Ё-моё, а у бедняжки-то натурально руки трясутся. И мокрые от пота. Чем же её эта старуха так пробрала? Или здесь так принято реагировать на аристократию? В форме тахикардии, энуреза и усиленного потоотделения? Пришлось самому узелок развязывать, рубаху через голову стянул, Юлька вторую за подол тянет.
— Глянь-погляди, Степанида свет Слудовна. Сокровище редкое, всё слышит-понимает, тебе, светлой госпоже нашей, сирых защитительнице-покровительнице-благодетельнице, услужить торопится. И язычок-то у него целенький, чистенький. Не рваный, не резанный. А не слова сказать не может. Ни худого, ни злого, ни лишнего.