Карси напряглась:
–Чью?
–А то сама не сообразила? Сородичей Руктана, конечно. Если Зуэн в скорости не найдёт ученика, даже это перестанет помогать. – Эленика подняла грустный взгляд на Карси, призналась, – и тогда нам конец.
Что тут скажешь? Карси прикусила язык, держит изучающий взгляд консула. Дёргает из омута памяти воспоминания: крутит, вертит, как кусочки мозаики. Что к чему подойдёт? Пытается пристроить то тут, то там воспоминание к воспоминанию и картина вырисовывалась так себе. Мрачная. Десяти дней не прошло, а устойчивый, незыблемый, вечный как трущобная грязь мир Вавилона перевернулся с ног на голову. Да, на уши перевернулся. Вавилон не один. Какой-то Зуэн – рассыпающийся свихнувшийся от одиночества старик на изувеченном корабле управляет колониями. Всеми. И Вавилонами. И ей, Карси. И консулом. Всеми. И нужен ему ученик. Свихнувшемуся старику. Туда. На умирающий флагман, что бы это ни значило. Карси боится поверить. А мозаика собралась тютелька в тютельку– стилет в щель не подсунешь. Не веря себе, выдохнула:
–Асти?
И кивок консула вывел из ступора. Карси взорвалась:
–Да ни за что! Да чтоб я сестру собственными руками!.. Да идите вы все в!..
Звонкий шлепок ладони по столу оборвал яростный вопль. Консул прожгла привставшую Карси яростным взглядом и рявкнула:
–Дура! Кто же отдаёт такое сокровище, если и клон подойдёт! – выдохнула, и грустно взглянула на замершую с отвисшей челюстью Карси. – Ты хоть знаешь, зачем она ему?
Карси в панике плюхнулась в кресло, а консул оценила перекошенное удивлением и испугом лицо. Протянула:
–Хотя, откуда тебе? Ты ведь не понимаешь, почему ещё жива. Так ведь, Эли?
Карси потащила воротник в попытке протолкнуть вставший в горле комок, но высказать соображения поднявшейся консулу не решилась. Сиятельная Кассия пошла за арку портала. Бросила через плечо:
–Идём. Идём-идём. Лучше один раз увидишь, чем я буду сто раз повторять и доказывать. Ты же у нас словам не веришь. Может глаза убедят?
Карси вскочила. Догнала консула. Сунула нос через плечо сиятельной Эленики у каменной кладки, а ладонь сиятельной прижалась к землисто-серому камню. Стена дрогнул и Карси отскочила в испуге: часть камней ушла в темноту.
Консул обернулась:
–Здесь нечего бояться, дорогая. По крайней мере, в ближайшие время, – и шагнула в темноту коридора.
Что? Вот туда? За ней?
Карси вытянула в темноту руку. Пусто. Шагнула вовнутрь. Темнота унесла вперёд гулкое: «Они сумасшедшие. Они тут все сумасшедшие».
Ботинки осторожно скользят по каменным плитам сквозь тьму: шаги, эхо, дыхание сиятельной госпожи впереди и… Темнота у уха шепнула:
–Так будет удобней. – Карси в панике взвилась к потолку. Слепящий свет ударил в глаза, и Карси прикрылась предплечьем. Рванула стилет, но никто не напал. Проморгалась. Вышла из короткого коридора в просторный зал без окон и с языка само сорвалось, – да ла-адно-о?
Яркий свет истекает из потолка, отражается в белом глянце панелей, возвращающих отражение огромной конструкции в центре. Гигантский, местами потемневший от времени трон на постаменте из огромных ступеней, опутанный медными трубами и проводами – он взметнулся к высокому потолку.
Карси замешкалась, а сиятельная невозмутимо идёт вглубь залы. Каблуки расплёскивают гулкое эхо. Консул поравнялась с постаментом в четыре собственных роста. Пальцы привычно ущипнули подол, и Эленика Тизария грациозно переступила жгут проводов. Вдруг обернулась:
–Ну, что же ты, Эли? Смелей.
Карси по широкой дуге двинулась вокруг странной конструкции. Настороженный взгляд нищенки мечется то на вход, то на консула, то на трон под потолком. И в троне кто-то в зелёном. В путанице проводов и трубок показался бок трона. Карси отчётливо различила ногу в зелёных складках полупрозрачной плёнки, и каждый шаг вдруг начал даваться трудней. Консул замерла. Тишину нарушает только шорох шагов Карси и бешенный стук сердца: так не бывает! Среди трубок мелькнул подлокотник с тонкой рукой: полупрозрачная плёнка притянула запястье. Карси в панике замерла. Догадка обожгла: это Эли. Вот, что увидела. Эли в перепонках зелёных плёнок вместо одежд сидит на высоком троне, как в капсуле. Тело оплетают медные трубки. Голова покоится в куполе, оставляя открытым только лицо.