– Зря вы смеетесь, господа, - с мягкой укоризной заметил Вольгер. - Наука, вся наука, весь прогресс, а не только наша возлюбленная алхимия, держится именно на таких размышлениях. Ибо с чего начинается, как зарождается любое открытие? С размышлений! С того, что жаждущий деятельности разум вопрошает себя: «Какой след могу я оставить в веках? Какие зерна заронить в трепетные умы юных дарований?» Вы согласны, коллега Норвуд?
– О да, коллега Вольгер, разумеется, - скупыми штрихами Норвуд изобразил на листе дамочку в коротком лабораторном халате, бедрастую и грудастую, с гривой волос, подозрительно похожих на Шарлоттины, с пробиркой в руке и котлом в другой. В котел сыпалось что-то вроде градин-переростков с надписью «зерна жаждущего разума». Ниже значилось: «Возлюбленная Алхимия. Ключевое слово – возлюбленная».
Я фыркнула, с трудом сдержав смех.
– Ибо еще древние говорили, что размышление – мать понимания, - Вольгер воздел палец к потолку. – Итак, о чем же может поведать вдумчивому разуму сродство планет и металлов?
На листе появился гигантский мозг с одной извилиной, почему-то поперек, и в кружевах. «Вдумчивый разум герра Вольгера, жаждущий деятельности. Страшно».
Ниже Норвуд приписал: «Мисс Блер, одумайтесь, вы не на уроке живописи. Внимайте! Мне можно. Я – уже профессор».
– Живопись интереснее, - вполголоса ответила я, наклоняясь ближе к Норвуду. - Не быть мне профессором. Мой разум недостаточно вдумчив для таких волнительных высот. Или глубин?
«А вы уточните. Он возрадуется».
– Я боюсь.
«Зря. Кто же не мечтает погрузиться в глубины с Вольгером? Или подняться в высоты. С ним же. Взгляните на первые ряды. Там уже все парят».
– Вот именно, - согласилась я. Покосилась на навостривших уши парней дальше в ряду и достала из сумки блокнот и ручку. Придвинулась ближе к Норвуду, насколько позволяло кресло, положила блокнот на подлокотник. Написала: «Воспарили ещё до начала лекции. Не дай возлюбленная алхимия оказаться в такой компании!»
«Наше солнышко. Душенька. Лапушка. Пупсик. Милашка. Красотуля. Как же там было… Голубоглазик! Гениально.
Когда я решу написать мемуары, ряд восторженных эпитетов, посвящаемых герру Вольгеру парящими девами, займет в них почетное место. Присоединяйтесь. Список должен быть внушительным, иначе не отразит всей глубины и высоты».
«Зайчик, – предложила я. - Котик. Еще можно суслик. Да, сусличек. Мой мозг который день выдает исключительно зоологические ассоциации. Милый трогательный сурикатик. Волнительный, как трепет кончика хвоста степной лисы».
Мы сидели, тесно прижавшись плечами, и я вдруг подумала, что склонность Норвуда к ехидству передается через прикосновения, даже сквозь одежду. Иначе почему я сейчас получаю такое удовольствие от злословия?
«Да вы – поэт, мисс Блер. Аплодирую стоя. Но мы еще не затронули ботанику! Надо проконсультироваться с Честером. Левзолия трепетная хаотическая не подходит».
Если бы я ещё знала, что такое эта самая левзолия! И почему она не только трепетная, но ещё и хаотическая.
«Насколько я успела узнать мистера Фулли, никакая ботаническая ассоциация с герром Вольгером не будет принята им благосклонно. Его растения не заслуживают таких сравнений, разве нет?»
«Да кто же его будет спрашивать. Это все во благо науки! Той ее части, которая возлюблена вдумчивым и жаждущим деятельности разумом».
«Я пас».
– И вот тогда я подумал – почему Луна?! Да, воспетая древними поэтами прекрасная Селена наш ближайший спутник, но почему не Венера, воплощение красоты, рожденное из морской пены? Богиня Киприда, будоражившая разум не одного юноши-творца! Почему не великий Сатурн? Не мифический Фаэтон, сын Солнца, и не само Солнце?! Великий Космос взаимосвязан, и безумием было бы отвергать влияние его на земную твердь и в особенности на приливы, это воплощение стихий!
«Королевство за беруши! Я прекрасно жила, не слыша этот бред!»
«Терпите. Трудности – закаляют».
На этот раз на листе Норвуда появился Вольгер с массивной короной на голове, сидящий на кочке с надписью «Великий Космос». Я потянулась к листу и кровожадно дорисовала нависшую над ним волну с вогнутым гребнем. Прошептала Норвуду в ухо:
– Воплощение стихии словоблудия. Простите, я не художник ни разу.
– Я тоже. Но с таким фоном и не захочешь, а станешь «юношей-творцом».
Мой шепот Вольгеру не мешал, а вот на сказанную лишь чуть тише, чем вполголоса, фразу Норвуда тот отреагировал мгновенно.
– Вам что-то неясно, коллега Норвуд? На вопросы отведено время после лекции, но вам я с радостью отвечу сразу же.
– Что вы, коллега Вольгер, – отозвался тот, - все предельно ясно. Я проговариваю основные тезисы вашей выдающейся речи, чтобы лучше запомнить.
Я с трудом подавила желание выдать классическое «рука-лицо». Только спросила, снова перейдя с шепота на ручку и блокнот:
«Вы не знаете, это долго будет продолжаться?»
«Учитывая стихию словоблудия? Не меньше двух часов. А если приплюсовать к ним парящих дев с вопросами и восторгами – все три. Крепитесь».
Я только вздохнула. «Чем бы заняться?» Норвуд вертел в пальцах ручку, почти как ковбой – револьвер. И я спонтанно дописала: «Играете в «морской бой»?»
Он покосился на меня с чем-то вроде веселого недоверия.
«Последний раз был очень давно. Приступим».
Я быстро расчертила поле и корабли. Выдрала листок из блокнота для записи ходов. Шепнула одними губами:
– Начинайте.
С этой минуты Вольгер мог сколько угодно вещать о приливах, стихиях и юношах-творцах, нам было не до него. Ничто так не помогает скрасить нудную лекцию, как азарт и два листка бумаги, у любого студента спросите. К тому же у нас оказались принципиально разные подходы. Норвуд «стрелял» хаотически, иногда мне даже казалось, что он тычет в лист не глядя и только потом смотрит, какая клетка выпала. Я же прочесывала поле методично, не оставляя большим кораблями ни шанса, а попутно задевала и мелкие. При моей системе сложно было попасть только в однопалубники, но в целом она была выигрышней подхода Норвуда. Интересно, когда он заметит мою стратегию и как отреагирует?
Заметил быстро. Ухмыльнулся, написал: «Ваша система плоха тем, что слишком легко просчитывается». И начал «стрелять» по той же схеме. Я подумала, выдавать ли ему мой второй секрет игры, и решила – пусть, а то неинтересно, слишком не равны шансы. Написала вместе с очередным ходом: «Изобретайте свою, мои корабли по этой системе не найдете».
«Учли, что противник может перенять тактику на ходу? Неплохо, мисс Блер!»
«Опыт, доктор Норвуд!»
«А если так? А8»
«Попали!»
«Ага! Я вас сделаю вместе с вашей системой!»
«Посмотрим!»
Очень скоро и у меня, и у него целыми остались только однопалубники. Два – у Норвуда, и один – у меня. Как сказали бы спортивные комментаторы, игра вошла в острую фазу. Чистая удача – вычислить однопалубники никакая система не поможет. Кому же повезет?
«Д9»
Я неверяще смотрела на свой последний корабль. Как, ну как, Холмс?!
– Убили.
В зале вдруг воцарилась гробовая тишина, которую я прочувствовала всем существом, до мурашек. Как и взгляд Вольгера, и студентов, которые обернулись ко мне, кажется, все, словно по команде.
– Чем?! – растерянно спросил герр Вольгер.
«Выстрелом по клетке Д9,и не вы», – мрачно подумала я. Как неловко получилось. Надо же было так увлечься.
– Разумеется, вашим прогрессивным подходом к гальке отливной и гальке приливной, - сказал Норвуд с удивительно серьезным лицом. - Я, признаться, тоже почти убит. Наповал.
«Галька?!» – написала я, когда успокоенный и воодушевленный Вольгер снова начал вещать. Каким боком вообще галька к металлам?!
Наверное, тем же, что Венера и юноши-творцы. Да уж. Я убита наповал, все правильно.
«Еще партию?» – ответил Норвуд.
«Давайте».
Когда Вольгер наконец закончил с приливами, отливами и вопросами от восторженных студенток, счет у нас был три – два в пользу Норвуда, и мне ужасно хотелось кофе. Желательно с кексом, но главное – именно кофе. Прочистить мозги после отлива вдумчивого разума. ? чем я и сказала, совершенно упустив из вида, что вокруг – толпа студентов. Надеюсь, они меня не выдадут, на последних рядах собрались, кажется, поклонники не Вольгера, а Норвуда.