— Нет! Ты не будешь приставать к больной девушке, — приостановилась, пропуская его вперёд.
— Тристана и Изольду помнишь? Как она его лечила от лихорадки? — возвращается ко мне и подходит впритык.
Я морщу нос, вспоминая, что в кино они его голыми телами отогревали.
— Я не настолько больна, — прогоняю из головы мысли, что он со мной переспать хочет.
— Жалко… Я бы повторил, — усмехается и уходит вперёд.
Гад! Сволочь! Скотина! Мудак! Вот так в глаза сказать об этом.
— Что ты во мне нашёл? — догоняю его.
— Не знаю… А должен?
— Должно же что-то привлекать, — не унимаюсь.
— Ничего меня в тебе не привлекает, кроме охренительного пресса. И тот ты сегодня спрятала под этот необъятный балахон, — проходится взглядом по моей фигуре.
— Холодно на улице.
— Просто ты испугалась меня, вот и всё. А если копать глубже, то боишься ты скорее себя. Тебе нравится со мной.
— Никого я не стремаюсь! Себя — тем более.
— Поцелуй меня! — подошёл вплотную.
— Сдурел? Тут люди, — выпучила на него глаза, оглядываясь по сторонам.
— А говоришь — никого не боишься. Ещё как боишься, трусиха! Быть непонятой и осуждённой толпой.
Сучок! Ты в моей голове ковырялся? Недавно я думала о том же. Да, не хочу опозориться перед всеми. Да, не хочу быть слабой. Мне подняться дорогого стоило. Спасибо гадюке Селезневой за то, что опустила меня на дно и за мои унижения после.
Глава 26
Саундтрек: Миша Марвин — С ней
Идя по парку, столкнулись с нашей преподшей по литературе, которая была в компании подруги. Такая же серая мышь, как и Метлина, словно с одного портрета писали.
— Гордей Петрович, приятно вас видеть, — расплывается в улыбке. — Макс? Тебя не видно в школе, — переводит взгляд с меня снова на Калинина.
— Болею я, — грубо, внимательно следя за ней.
— Не знала, что вы родственники, — говорит ересь Светлана бинту Михайловна.
— Мы не родственники, — отрицает Гордей. — Мы дружим.
Ой, не то она себе представила… Светлана Михайловна, вы знаете хоть что-то о близости? Вы ж монашка в четвёртом поколении. Знаю, что невозможно. Но впечатление именно такое. Покраснела, как помидор, словно ей прибор показали. Что он такого сказал? Дружим, не трахаемся.
И всё же она не отрывает взгляда от Калинина и часто смотрит на его губы. Пипец! Как там, в книге, — это желание поцелуя, то есть признак влюблённости.
А ты не офигела, мышь?!
И я делаю, наверное, очень большую глупость, но раскаиваться и биться головой о стену буду позже, сейчас — беру Гордея за руку и сжимаю пальцы в замок. Он неспешно поворачивается ко мне и смотрит ошалевшими глазами.
Что? Пусть знает, что ей ничего не светит.
— Я пить хочу, — улыбаюсь ему, вкладывая в эту улыбку всю нежность, на которую способна.
— Да… пойдём… До понедельника, Светлана Михайловна… — прощается с русичкой. — Что это только что было? — спрашивает, когда отходим на приличное расстояние.
— Она в тебя влюблёна, — пытаюсь выдернуть руку, но он схватил крепко, сжимая до боли пальцы.
— Я знаю, не слепой. Но, кажется, именно ты не хотела осуждения. И не дёргайся! Сама взяла, теперь терпи.
— Ты это так спокойно говоришь?
— А что мне сделать? Я её чувствам не хозяин. Хочет — любит, хочет — нет. Мне по барабану её охи-вздохи по моей персоне.
— Не верю.
— Угомонись! Я не отпущу твою руку. Я держался, но ты сама нарушила красную линию, отвечай за свои поступки, — жёстко дёргает нашими руками вниз.
— Там директор школы, — пытаюсь его обмануть.
— Меня не проведёшь, Макс. И мне плевать на то, что они о нас подумают. Мы взрослые. Выгонят? Да и похрен. Я за эту работу сильно не держусь.
— Папа, — киваю в сторону идущего к нам отца.
— Что ещё придумаешь? — не верит и не видит, стоит спиной.
— Ты уже поправилась? — задаёт вопрос подошедший отец.
Калинин повернулся к нему, но моей руки не выпустил, спрятал за спину. Поздоровался с моим папой второй рукой:
— С праздником, Виктор Николаевич!
— И вас так же. Надеюсь, слышали мою речь?
— К сожалению, пропустили, пап. Но уверена, что она была отменной.
— Разочаровываешь, дочь. Раньше ты помогала мне писать их.
Гордей покосился на меня с недоумением.
Было дело. Пару раз…
— Тебе есть, кому теперь помогать, — намекаю на его новую пассию.
Как можно было найти себе дуру с силиконом вместо мозгов и сисек?! Мне не за себя, за маму обидно. Она была с ним все годы, пока он пытался сделать карьеру, с самых низов. А теперь не нужна, выбросил, словно старую игрушку, которой наигрался.