Моя оранжевая «морковка» резво снует между машин по освещенным городским улицам. Я купила ее три месяца назад, воспользовавшись автокредитом. Да, пускай так, но плачу я за тачку сама, как и за съемную квартиру. Еще и родителям умудряюсь помогать. С чего Боголюбов взял, что меня кто-то содержит? Савская права – он не стоит моих слез. И я не позволю себя обесценивать.
Паркуюсь возле супермаркета и с чистой совестью исполняю наказ подруги: покупаю килограмм шоколадного мороженого.
Глава 6
Ох, права была Александра Георгиевна: «Хатико» – лучший грустный фильм. Я проплакала до трех ночи над несчастной судьбой осиротевшего пса. Ну ладно, признаюсь: немного над собой. Если быть совсем откровенной – над собственными глупостью и похотью, всякий раз выползающей при виде Боголюбова.
Кто он для меня? Наваждение, неутоленное желание, сердечное стремление, заставляющие забыть о других? Я не знаю. Почему нет названия этому чувству, вывернувшему душу наизнанку? Желанию смотреть только в его глаза, чувствовать его губы на губах и слышать красивый, с потрясающей хрипотцой голос?
Чертов Боголюбов! Напрасно Александра Георгиевна утверждала, что все знает о любви. Нельзя заставить полюбить или разлюбить, но можно заставить уважать себя. Старомодные и наивные ценности для современного жестокого мира. Мои, черт возьми, ценности, которые я когда-то предала из-за одержимости парнем. И предаю каждый раз при появлении Мира. Он засел занозой в моих снах и мыслях, и единственное, о чем я молю провидение, – чтобы он оставил меня в покое…
Зима разгулялась не на шутку: под утро «морковку» замело снегом так, что ее яркий оранжевый цвет с трудом определялся. Отхожу от окна и, зябко ежась, семеню в душ. Быстро сушу волосы, затем надеваю джинсы и свитерок, связанный в подарок Алиской.
– Прорвемся, Любаша, – шепчу несчастной девушке в зеркальном отражении, а в груди неприятно шевелится тоска. Царапает острыми коготками, как запертый зверь, рвет душу в клочья, воет… Чувствую себя выброшенной в океан шлюпкой: хрупкой и слабой пустышкой, целиком управляемой морскими волнами.
И я сбегаю от накрывших меня пустоты и беспомощности… Туда, где могу ощутить безусловную любовь и поддержку близких людей, твердую почву под ногами.
Домой, к маме! В свое место силы и покоя – Снегирево. Дом, где воздух свежее и чище, рассветы розовее, а снег белее.
Завтракаю на ходу и, надев спортивную дутую куртку и угги, торопливо покидаю квартиру.
Скрипучая ледяная дверь подъезда выпускает меня под плачущее мокрым снегом небо. Я топаю к своей заснеженной ласточке, сиротливо стоящей на парковке. Запускаю двигатель и стеклоочиститель и обреченно плюхаюсь на сиденье. Придется ждать, пока снег на лобовом стекле исчезнет…
– Любаша, почему ты такая бледная? Дочка, ну сколько можно худеть? – кутаясь в пуховую шаль, встречает на пороге мама.
Если бы моя мамуля жила в семнадцатом веке, она послужила бы источником вдохновения самому Питеру Рубенсу. Я унаследовала рыжие волосы и аппетитные формы от мамы. Думаю, понятно, как она отнеслась к моему решению избавиться от «неземной» красоты?
– Привет, мамочка, – целую родительницу в щеку, вдыхая родной запах вперемешку с ароматом жареных котлет. – М-м-м, как вкусно пахнет. А где Алешка? – озираюсь в поисках младшего брата.
Разуваюсь, вешаю куртку на крючок и следую за мамой на кухню. Она щедро обсыпает котлеты из мясного фарша панировочными сухарями и опускает в кипящее масло.
– Не уедешь, пока не съешь две котлеты, поняла? – вздыхает она. Да, видок у меня жалкий: опухшие веки, темные, похожие на черные провалы глаза.
– Скажешь тоже! Я когда-то отказывалась от твоих котлет? – натягиваю улыбку. – Так где Алешка? И папы не видно. Ушли куда-то?
Мама уменьшает огонь на плите, накрывает котлеты крышкой и поворачивается ко мне. Заплаканная. Черт, надо было додуматься сделать макияж!
– Мамочка, я не худею, что ты! Я хорошо питаюсь, у меня даже мультиварка есть. Честное слово! – испуганно тараторю, обнимая маму.
– Любаша, я не из-за тебя плачу. Хотя…
– Ну мам!
– Алешке срочно нужна операция.
– А как же квота? Вы же давно стоите в очереди?
– Мы сто семнадцатые в очереди, Любаня. Я возила Алешу в снегиревскую больницу, врач сказал, что времени ждать больше нет. Наш мальчик навсегда может остаться инвалидом, – мама громко всхлипывает и утирает слезы кухонным полотенцем.