Странное молчание судьи и даже духа-прокурора говорило само за себя. Они в курсе этого обстоятельства. Смущенные лица, никто не хотел смотреть Моне в глаза, покашливание и бормотание. Если они решат ее осудить, то им придется принять во внимание Бальтазара, потому что госпожа Сабинсен не была готова молчать про демона. Как храбро. Как неожиданно. Мона никогда бы не осмелилась вот так приставить пресловутый нож к горлу суда – да и чем она могла давить? Сердце Моны наполнилось теплотой по отношению к этой любительнице голубей, и вместе с ним росло глубокое уважение… что же придавало Сабине Сабинсен такую уверенность в собственных силах? Ох уж эти любительницы голубей. Вечная загадка.
Теперь Мона действительно с нетерпением ждала своего вердикта, потому что как бы ведомство ни желало вытащить собственную голову из петли… Они могли признать, что одна из их ведьм, посвященная Ватиканом, вышла замуж за архидемона и только по этой причине получила свой ранг, а если его не учитывать, то обращаться с ней следовало как с ведьмой девятой инстанции. Однако это означало, что ответственность за хаос на ярмарке лежала не на ней одной. Так что им пришлось бы обвинить Бальтазара – князя ада. Либо они признают за Моной ее ранг третьей ступени – в таком случае они будут вынуждены смириться с операцией по спасению Мэнди.
Так что она смотрела в лицо судье с плотно сжатыми губами, пока та в конце концов не дернула уголками рта, робко показав зубы.
Госпожа Сабинсен, казалось, пребывала в еще большем недоумении, нежели все остальные, и по очереди переводила взгляд на каждого из присутствующих.
– Я правда не понимаю, почему мы вообще здесь сидим! К тому же госпожа Хасс всегда демонстрировала коммуникативность и открытость по отношению к ведомству. Мне нравится с ней работать. Еще раз: да, по моему мнению, ее действия были оправданы, и, боже мой, парочка синяков и несколько сломанных киосков при такой операции – это вполне терпимо. Господи боже мой, речь о ребенке, вампирах, дем…
Призрачный прокурор громко зашипел и начал невнятно причитать, так что Мона уже ожидала услышать звон цепей.
– Да-да-да-да-да-да! – снова встряла судья Самалек, ее голос задребезжал, как старая волынка.
Лишь сейчас делопроизводительница слегка повернулась к Моне. Серые глаза какое-то мгновение пристально смотрели на нее. И вдруг подмигнули. Мона удивленно моргнула, однако фанатка голубей уже отвернулась.
Нет, это не недоумение, не забывчивая госслужащая, не желающая запоминать фамилии – она говорила так намеренно, знала об обстоятельствах и последствиях для Моны. Из-под ее круглой шляпы донеслось тихое воркование. Наступившая затем тишина казалась настолько фундаментальной, что было бы слышно не только звук падения иголки. Этот удар был бы подобен грому. Даже часы не тикали, одна лишь секундная стрелка призывала поторопиться – час почти истек, необходимо принимать решение.
Судья Самалек разомкнула пухлые губы, и оттуда вырвался негромкий хрип, прежде чем у нее получилось издать разборчивый звук.
– У адвоката Церкви есть еще вопросы к свидетельнице?
– Ваши знания о деле госпожи Хасс весьма обширны, – тут же заметило привидение, всплыв немного выше, чтобы смотреть на нее сверху вниз. – Как будто вы при этом присутствовали!
Впрочем, здесь он прав, из протокола и свидетельских показаний вычеркнули слова об участии демона в конфликте. И если бы этот аспект затронула Мона, а не госпожа Сабинсен, все происходило бы по-другому. Вопросы об их договоре, как, зачем и почему… на самом деле, ей было даже выгодно, что Церковь сильнее боялась уступки, чем хотела вырыть Моне яму из-за призыва демона. Вот почему на суде демон хоть и упоминался, но только в брачных свидетельствах, а не в документах о заключении договора. Но на итоговой бумажке, которую Мона подписала, о демоне уже не шло и речи. «Какое жалкое сборище», – пронеслось в голове у Моны.
Госпожа Сабинсен пожала плечами:
– Мы всегда и везде. Особенно в крупных городах. – Гурканье под ее шляпой стало громче и существенней. Мона увидела, как судья вздрогнула, раздался скрежет, когда она немного отодвинулась назад вместе со стулом.
Ну конечно, голуби. Ни один Майнфест не обходился без голубей, а никакая стая голубей – без женщин, которые бы их кормили. У Моны на руках выступили мурашки, когда она вспомнила, с кем разговаривала перед заседанием – всего лишь с парочкой птиц, однако в ее случае это значило гораздо больше.