Я чувствовала, что готова заплакать от напряжения: я хотела быть хорошей дочерью, но мне приходилось слушать их и защищаться от их фальшивого участия. И я понимала, что это и есть моя жизнь.
Но я не могла противиться моей матери.
Я мечтала о том, чтобы мои чувства полностью захватили меня. Я мечтала погрузиться в мысли о любви. Я не могла избежать свадьбы, но, возможно, мне удастся спастись, как я делала это в родном доме: благодаря чтению, письму и воображению. Я не была мужчиной, и мне никогда не сравниться с ними в искусстве создавать литературные произведения. У меня не было желания писать восьмичленные сочинения*, даже если бы у меня была возможность принять участие в императорских экзаменах. Но у меня были знания. Я получила их, сидя в детстве на коленях моего отца, когда он дарил мне издания классических произведений и книги стихов, чтобы я изучала их. Большинство девочек были лишены этого, а я смогу использовать свои знания, чтобы спастись. Я не буду писать стихов о цветах и бабочках. Мне нужно найти значимое занятие, чтобы оно поддерживало меня в течение всей жизни.
Тысячу лет назад поэт Хань Юн написал: «Все вещи, не нашедшие покоя, кричат об этом». Он сравнил человеческую потребность выражать свои чувства с природной силой, которая понуждает растения шелестеть листочками на ветру, а металл звенеть, когда по нему ударяют. Теперь я знала, что мне нужно делать. Я уже работала над этим долгие годы. Я была лишена большого мира и потому всю жизнь смотрела внутрь себя, и все мои эмоции находились в гармонии друг с другом. Мой поэт хотел знать о том, что я думаю о семи чувствах; теперь я отыщу подходящие отрывки в «Пионовой беседке», а потом загляну в свою душу и опишу не то, что видят критики, не то, что говорили об этих чувствах мои тети, но то, что чувствую я сама. Ко времени моей свадьбы я закончу работу, и, когда я отправлюсь в дом У Жэня, у меня будет нечто, что будет вечно напоминать мне о трех ночах любви, проведенных вместе с моим поэтом. Это сочинение станет для меня утешением в грядущие мрачные годы. Возможно, меня запрут в доме мужа, но в мыслях я всегда буду оставаться в павильоне Любования Луной, где я снова и снова буду встречаться с моим поэтом, не боясь, что нас прервут или застанут врасплох.
Он никогда не прочитает то, что я написала, но я смогу воображать, как я делаю ему этот подарок — будто я лежу на его кровати, сняв одежду, бесстрашно обнажив разум и сердце.
Я резко встала, со скрипом отодвинув стул. Этот звук заставил женщин и девушек посмотреть на меня. Я видела, как ненависть и зависть, спрятанные за их хорошенькими личиками, сменили фальшивые беспокойство и озабоченность.
— Тун, — окликнула меня мама, назвав новым именем.
Мне казалось, что внутри моей головы ползают муравьи. Я постаралась принять как можно более спокойный вид.
— Мама, можно мне пойти к папе в библиотеку?
— Его там нет. Он уехал в столицу.
Эта новость поразила меня. Он не был в столице с тех пор, как власть захватили маньчжуры.
— Но даже если бы он был здесь, — продолжила она, — я бы не разрешила тебе. Он плохо на тебя влияет. Он не понимает, что девочке не пристало знать о Сяоцин. Что ж, посмотри, к чему привели его уроки. — Она сказала это в присутствии всех женщин, живущих в нашем доме. Значит, она так сильно презирала меня и считала совсем никчемной! — Переворот давно закончился. Мы должны помнить, кто мы такие: женщины должны сидеть во внутренних покоях, а не разгуливать по саду.
— Мне нужно найти там кое-что, — взмолилась я. — Пожалуйста, мама, позволь мне уйти. Я скоро вернусь.
— Я провожу тебя. Позволь мне взять тебя за руку.
— Мама, со мной все в порядке. Я сразу же вернусь.
Почти все, что я ей говорила, было ложью, но тем не менее она позволила мне уйти.
Я вышла из зала Цветущего Лотоса, и у меня закружилась голова. Я последовала по коридорам, вошла в сад и сделала шаг вперед. Наступил девятый месяц. Цветы опустили головки, и их увядшие лепестки упали на землю. Птицы улетели на юг. Меня не оставляли весенние чувства, и потому мне было больно видеть напоминание о быстротечности юности, жизни и красоты.
Я подошла к краю пруда и встала на колени, чтобы увидеть свое отражение в зеркальной поверхности воды. Несчастная любовь сделала мое лицо тонким и бледным, а тело сделалось почти бесплотным: оно едва выдерживало вес шелковой туники. На запястьях свободно висели золотые браслеты. Даже нефритовые заколки для волос казались чересчур тяжелыми для такой хрупкой девушки. Узнал бы меня мой поэт, если бы увидел сейчас?
Я опять встала на ноги, замерла на секунду, чтобы в последний раз посмотреть на мое отражение в воде, а затем вернулась в коридор. Я прошла к воротам. Отец как-то объяснил мне, что эти ворота заслоняют нас от огня и ветра. Наружная сторона была выполнена из прочного дерева. Ворота защищали нас от любой непогоды, а также от призраков и бандитов, которые поддавались на уловку и думали, что внутри сада нет ничего ценного или интересного. Внутренняя сторона ворот была обшита отшлифованным камнем, чтобы загородить наш дом от пожаров и помешать силам зла, если они попытаются проникнуть в наш дом и сад. Когда я касалась этих камней, у меня было чувство, что я касаюсь холодного инь земли. Затем я направилась в зал предков. Я поклонилась бабушке, зажгла благовония и попросила ее дать мне сил.
Наконец я очутилась в библиотеке моего отца. Войдя внутрь, я сразу поняла, что папа отсутствовал уже довольно давно. В воздухе больше не носился запах табака или ладана. Поддоны, на которых летом клали лед, были убраны, но, несмотря на осеннюю прохладу, никто не принес в комнату жаровней. Но главное, из библиотеки и из всего нашего дома исчезла энергия его деятельного ума. Отец был самым важным человеком в усадьбе семьи Чэнь. Я могла бы почувствовать его отсутствие, даже сидя в одиночестве в своей комнате.
Я подошла к полкам и выбрала лучшие собрания стихов, историй, мифов и религиозных текстов, которые смогла найти. Мне пришлось трижды ходить в свою комнату, чтобы перенести их туда. Наконец я вернулась в библиотеку и присела на минутку на край папиной кушетки, задумавшись, не понадобится ли мне еще что-нибудь. Я выбрала еще три книги из стопки, стоящей в углу, затем вышла из библиотеки и направилась в свою комнату. Войдя, я закрыла за собой дверь. На этот раз это было мое решение.
Разбившийся нефрит
Весь следующий месяц я провела, склонившись над книгами: я перечитала все двенадцать изданий «Пионовой беседки», которые мне удалось собрать, и переписала все заметки, когда-либо сделанные мной, на поля двух томов оперы Тан Сяньцзу, изданных при жизни автора. Их подарила мне моя будущая невестка. Закончив с этим, я окружила себя папиными книгами и стала перечитывать их. Приблизительно через месяц мне удалось обнаружить почти всех авторов заимствований в первом томе (кроме трех) и большую часть во втором томе. Я не стала объяснять термины или аллюзии, комментировать музыку или игру актеров, сравнивать «Пионовую беседку» с другими операми. Я писала крошечные иероглифы, пытаясь вместить их между строками текста.
Я не выходила из комнаты. Я позволяла Шао мыть и одевать меня, но отворачивалась от еды, которую она приносила. Мне не хотелось есть, а легкое головокружение словно придавало моим мыслям и записям ясность. Когда ко мне приходили мои тети или кузины и приглашали меня прогуляться в саду или присоединиться к чаепитию и поесть клецок в Весенней беседке, я вежливо благодарила их, но отказывалась. Разумеется, мое поведение вызывало недовольство моей матери. Я не говорила ей, чем занимаюсь, и она не спрашивала. «Ты не станешь хорошей женой, если будешь прятаться в комнате с книгами твоего отца, — говорила она. — Приходи в Весеннюю беседку. Тебе нужно позавтракать. Слушай своих тетушек. Пообедай с нами. Ты должна научиться правильно обращаться с наложницами мужа. Я жду тебя за ужином. Ты должна уметь поддерживать приятную беседу».