Цзе сморщила губы, вновь обнажив свою мерзкую сущность. Я отвела взгляд.
— Ты убила меня, — объявила она. — Ты пряталась, сидя на балках, и думала, что никто тебя не видит. Но я тебя видела.
— Как это возможно? — Вся моя прежняя уверенность куда-то улетучилась. Теперь мой голос был жалким и испуганным.
— Я умирала! И поэтому увидела тебя. Я пыталась закрыть глаза, чтобы ничего не видеть, но каждый раз, когда я их открывала, ты была там. Ты смотрела на меня своими мертвыми глазами. А затем спустилась вниз и положила руку на мое сердце.
Baaa! Неужели я частично повинна в ее смерти? Неужели мое наваждение было таким сильным, что ослепило меня, и сначала я уморила себя голодом, а затем убила младшую жену моего мужа?
Цзе увидела, как ужаснула меня эта мысль, и победоносно улыбнулась.
— Ты меня убила, но я победила. Кажется, ты забыла самое главное, о чем говорится в «Пионовой беседке». Эта история о том, как любовь побеждает смерть, и мне это по силам. Жэнь будет помнить обо мне, а не о глупой незамужней девушке, которая умерла во внутренних покоях. Вскоре от тебя ничего не останется. О твоем комментарии позабудут, и никто — никто! — не вспомнит о тебе.
Не сказав больше ни слова, она отвернулась от меня, вылетела из комнаты и продолжила блуждать по земле.
Через сорок девять дней приехал отец Цзе. Он поставил точку на ее дощечке, и ее установили в зале с поминальными дощечками семьи У. Цзе была замужней женщиной, и она умерла беременной, и потому одна часть ее души оказалась в гробу, который будет подвержен действию стихий вплоть до смерти ее мужа, когда супруги, как требует обычай, воссоединятся благодаря одновременному захоронению. Последняя часть ее души была увлечена к Кровавому озеру. Оно было таким огромным, что пересечь его можно было только за восемьсот сорок тысяч дней. Там ее подвергнут ста двадцати пыткам. Каждый день ей придется пить кровь, или ее будут избивать железными прутьями. Так ей было суждено провести вечность, если только ее семья не выкупит ее на волю, принося жертвенные дары, угощая монахов и богов, беспрестанно молясь или предлагая взятки заправляющим в аду чиновникам. Только тогда лодка отнесет ее от озера скорби к берегу, где она станет предком или переживет перерождение в благословенной стране.
Что до меня, то я была причастна к смерти Тан Цзе и ее ребенка — сознательно или нет, — я лишилась человеческих чувств: сочувствия, стыда, понимания того, что правильно, а что нет. Мне казалось, я очень умна, но Цзе была права. Я была самым мерзким из духов.
Часть 3
Под сливовым деревом
Изгнание
Мама не раз говорила, что духи и призраки не злы по своей природе. Если у призрака есть дом, он не станет злым. Но многие из них движимы местью. Даже такое маленькое существо, как цикада, способно жестоко отомстить тем, кто нанес ей вред. Мне никогда не казалось, что я хочу причинить боль Цзе, но если то, что она сказала, было правдой, то именно это я и сделала. Мучимая чувством вины и ужасной мыслью о том, что я могу нечаянно сделать нечто такое, что приведет к смерти моего мужа, я запретила себе приближаться к его дому. На земле мне бы исполнилось всего двадцать четыре года, но я опустила руки. Как и предсказывала Цзе, от меня почти ничего не осталось.
Изгнание...
Я не знала, куда мне податься, и обогнула озеро, чтобы приблизиться к усадьбе семьи Чэнь. Дом, к моему удивлению, выглядел еще красивее, чем раньше. Бао купил для всех комнат новую мебель, фарфор и фигурки из нефрита. На стенах блестели новые шелковые гобелены. Все это выглядело великолепно, но в доме царила зловещая тишина. Теперь здесь жило намного меньше пальцев. Отец по-прежнему находился в столице. Два его брата умерли. Наложницы дедушки последовали за ними. Ракита, Лотос и некоторые другие мои сестры вышли замуж. Число обитателей усадьбы Чэнь уменьшилось, и потому многих слуг рассчитали. Усадьба и сад кричали о красоте, изобилии и богатстве, но в них не слышалось детских голосов, радости и ожидания чудесных событий.
В печальной тишине раздались знакомые звуки цитры. Оказалось, Орхидея, которой уже исполнилось четырнадцать лет, играла для моей матери и теть в зале Цветущего Лотоса. Она была хорошенькой, и, взглянув на ее превосходно забинтованные ступни, я ощутила прилив гордости. Рядом с ней сидела моя мать. Прошло всего девять лет, но ее волосы поседели, а в глазах поселилась глубокая скорбь. Когда я поцеловала ее, она вздрогнула, и замки, спрятанные в складках ее платья, зазвенели.
Лицо жены Бао сжалось от горя. Она была бесплодна. Бао не продал ее, но взял двух наложниц. Они тоже были бесплодны. Три женщины сидели вместе. Они не ссорились, вместе оплакивая то, чего они были лишены. Я не видела Бао, но должна была признать, что, возможно, я в нем ошиблась. Он имел полное право продать этих женщин, но не сделал этого. Все эти годы я представляла - или даже хотела этого? — как усыновленный моим отцом чужак разорит семью своими глупыми приказами, увлечением азартными играми и опиумом. Я воображала, что владения уменьшаются в размерах и Бао распродает библиотеку моего отца, чай, камни, древности и коллекции благовоний. Но он, напротив, купил много новых вещей и обогатил коллекции. Он даже приобрел книги взамен тех, что сожгла моя мать. Мне было неприятно признавать это, но, видимо, он нашел мои стихи, когда читал книгу о строительстве дамбы. Но зачем он их продал? Они не нуждались в деньгах.
Я прошла в зал с поминальными дощечками. Портреты бабушки и дедушки по-прежнему висели над алтарем. Я была призраком, но поклонилась им, а затем и другим моим предкам. После этого я направилась в кладовую, где была спрятана моя дощечка. Острый угол не давал мне войти внутрь, но я видела ее пыльный край на полке, усеянной пометом крыс и мышей. Мама продолжала оплакивать меня, но остальные родственники совершенно обо мне позабыли. Я не желала им ничего дурного, но здесь мне было нечего делать.
Изгнание...
Мне нужно было куда-то идти. Раньше мне приходилось бывать только в деревне Гудан — во время праздника Голодных Духов. Семья Цянь кормила меня два года. Может, там мне найдется место?
Когда на землю опустилась ночь, я опять отправилась в путь. Рядом со мной летали светлячки, освещая мне дорогу. Путь был неблизкий, и меня толкал вперед не голод, а нежелание оставаться одной. Я поранила ступни, мои ноги болели, а глаза обжигал занявшийся рассвет. Я подошла к дому Цянь, когда солнце уже было в зените. Две старшие дочери работали под навесом на улице. Они переставляли подносы с личинками тутового шелкопряда, поедавшими свежие нарезанные листья тутовника. Вместе с ними работали еще десять девушек. Они погружали руки в дымящуюся воду, промывали коконы, вытягивали шелк-сырец и свивали его в нить. Госпожа Цянь готовила в доме обед. Ее дочери И, которую я видела еще младенцем на руках у матери, уже исполнилось три года. Она была очень слабенькой, худой и бледной. И лежала на низкой деревянной подставке в главной комнате, чтобы мать могла присматривать за ней. Я села рядом. Она заерзала, и я положила руку на ее лодыжку. Малышка засмеялась. Вряд ли она доживет хотя бы до семи лет.
Хозяин Цянь (честно говоря, мне было сложно представить, что этот крестьянин является хозяином чего бы то ни было) пришел из тутовой рощи, и все сели за обеденный стол. Никто не дал ничего И: она была всего лишь еще одним ртом, который придется кормить до самой смерти.