Они вышли в море! Приключение началось. Англия осталась позади. Перед глазами Родни внезапно возникла Филлида, такая красивая, что у него закружилась голова. Покидая Англию, он запоздало жалел, что, покидая Камфилд, не простился с Филлидой так, как прощаются матросы со своими женами на берегу. Он должен был поцеловать ее в губы и зажечь своей страстью. Теперь он мучался, что по глупости позволил ей удержать себя на расстоянии. Несмотря на все его старания и просьбы, она так и не подарила ему свидания наедине. Родни проклинал себя за слабость. Ему следовало проявить настойчивость, даже войти к ней в спальню ночью, уж если на то пошло. Ему не впервые приходилось преодолевать женское сопротивление.
— Филлида, Филлида, — прошептал он ветру, но тут нежданно-негаданно откуда-то выплыло лицо Лизбет, ее озорные глаза блестели, яркие губы насмешливо улыбались. — Чертова девчонка! — Родни попытался снова вызвать в памяти образ Филлиды, но мгновение ушло, и минуту спустя он забыл о ней. Небо весь день было пасмурным, но сейчас солнце пробилось сквозь тучи, пробуждая в душах бодрость, подавая надежду, и ослепительно засверкало на волнах.
— Ставьте марсель[7], мастер Барлоу, — сказал Родни.
По мере того как они выходили в пролив, ветер крепчал. Нос корабля врезался в волны, парус надувался все сильнее. Начиналась бортовая качка. У матросов появились первые признаки морской болезни, и Родни поздравил себя с тем, что уже давно не бегает к борту. Но он не забыл свое первое плавание, во время которого его мутило так сильно, что он мечтал о смерти.
Впоследствии он узнал, что многих моряков, даже самых опытных, всегда укачивает в первые часы после выхода в море, прежде чем они заново привыкнут к качке. Надо не забыть потом напомнить Барлоу, чтобы почувствовавших себя плохо матросов не слишком гоняли. Еще Родни успел заметить, что старшие матросы охотно пускали в ход концы канатов, и решил поговорить со всеми, облеченными властью на корабле, и предупредить, что не потерпит на борту неоправданной жестокости.
Родни знал, что преданность и любовь, которые внушал к себе Дрейк, объяснялись главным образом его природной добротой. Матросы не ждали подобного отношения и не переставали изумляться, что такой знаменитый, бесстрашный человек проявляет к ним участие и, более того, помнит в лицо и по имени каждого члена команды. Родни поклялся вести себя подобным образом, но сейчас, глядя, как люди снуют по палубе и лезут по канатам, испытывал некоторую растерянность.
Он для них — важная персона, хозяин корабля и их судеб, тот, кому подчиняются безоговорочно, существо высшее, чуждое человеческих слабостей. Ему предстоит узнать их поближе и заслужить их доверие. Им известно, что это его первое самостоятельное плавание, они не хуже него знают о ловушках и опасностях морских путей.
Но никакие страхи и тревоги не могли умалить восторг, переполнявший его сердце. Ему еще не приходилось переживать подобное волнение, такое бурное ликование. «Морской ястреб» был для него все равно что желанная женщина, наконец уступившая ему. Его с головы до ног охватил трепет торжества мужчины, который боролся и победил — мужчины, утвердившего свое мужское «я».
Сейчас он не думал о Филлиде, предметом его страсти было существо более волнующее, темпераментное и непредсказуемое, чем все известные ему женщины, и звалось оно «Морской ястреб».
Он еще постоял, вглядываясь в горизонт, наслаждаясь бьющим в лицо ветром. Потом почувствовал, что ветер усиливается, а это значило, что они могут попасть в шторм, прежде чем достигнут Бискайского залива.
— Ставьте фок[8], мастер Бакстер, — велел он дежурному лейтенанту и, повернувшись, направился в свою каюту. Она была небольшой, но уютной, с дубовым столом и резными стульями. Мебель, к счастью, входила в стоимость корабля, в противном случае Родни едва ли мог позволить себе подобную роскошь. Он остался очень доволен обстановкой, которую расценивал как важную составляющую капитанского достоинства.
Дрейк считал обязательным сочетание пышности и изысканности, на его флагмане час обеда и ужина возвещали трубы, он брал с собой в плавание скрипачей, чтобы слушать музыку, а посуда не только на его столе, но и на камбузе была серебряной. Все, кто служил с Дрейком, хвастали на берегу этой серебряной посудой, и приборами, которыми пользовался их капитан, и салфетками из тонкого полотна, которыми он вытирал руки, вымыв их туалетной водой. По их словам, ему подарила эту воду сама королева!