Весь прошедший вечер после ужина они сидели и беседовали, пока не оплыли свечи. Разговаривали они не о будущем, а о прошлом. О том, что могло произойти в Англии за те сто шестьдесят шесть дней, что они находились в плавании. О разных забавных происшествиях, случавшихся во время их путешествия, и снова смеялись над ними, как смеялись тогда.
Они вспоминали мастера Гэдстона, его пылкость, ненависть к испанцам, и эти воспоминания вызвали слезы на глазах у Лизбет и придали голосу Родни траурные ноты.
Они говорили о лазурном небе и прозрачных водах Карибского моря, о попугаях и макао с их алмазным опереньем. Многие птицы погибли по дороге домой. И о рыбках, которые водились в коралловых рифах и которых невозможно было изъять из привычной для них среды и сохранить в живых даже на несколько часов…
Но под серым, осенним, таким английским небом как-то трудно было вспоминать сверкающую красоту тропических морей. Иногда Лизбет приходило в голову, что и весь их груз тоже потеряет свой блеск и ценность, перемещенный от золотых песков и роскошной флоры карибского побережья в прозаические доки Плимута. Ведь даже выложенный драгоценными камнями орнамент на обеденном столе словно бы потускнел и уже не переливался так, как прежде.
Лизбет догадывалась, что это ожидание неизбежного расставания окрашивает все вокруг в унылые серые тона.
Как-то она чуть было не призналась Родни в чувстве, которое испытывала к нему, и не попросила снова взять ее с собой в плавание. Но миг безумья пролетел, и она только горько усмехнулась про себя над этой мыслью. И все же Лизбет с трепетом ждала того момента, когда ей придется расстаться с Родни и вернуться к прежней, реальной, подобающей ей жизни в женском облике.
Сейчас путешествие казалось Лизбет волшебным сном, лишения, тревоги и даже страдания забылись или стали представляться незначительными по сравнению со счастьем, которое они переживали в те времена, когда ее и Родни соединяло чудесное чувство товарищества, никогда прежде ею не испытанное. И которое никогда уже больше не суждено испытать, думала она.
Придется вернуться в Камфилд, к отцу, мачехе, Френсису и Филлиде, к домашнему очагу. Сейчас вся прежняя жизнь казалась Лизбет такой банальной и незначительной по сравнению с жизнью, которой она жила на корабле Родни, рядом с Родни. И вот завтра они прибывают в порт. И ничего ей не останется сделать, как попрощаться с ним с достоинством и сдержанностью, которые она сможет в себе найти.
А Родни молча смотрел, как Лизбет сидит напротив, поставив на стол локти, положив маленький круглый подбородок на ладони. Белый гофрированный воротник оттенял золото ее волос, зелень атласного камзола перекликалась с изумрудами глаз.
— Вы довольны нашими достижениями? — спросил он, заранее предвидя ответ.
— Никто не мог бы достигнуть большего!
Ее голос дрогнул, и Родни испытал огромное удовольствие от этих слов, хотя и ждал именно их.
— Мне просто невероятно повезло.
— Как я вам и предсказывала!
Он улыбнулся:
— Вас когда-нибудь сожгут на костре как ведьму. Но я, ей-ей, побаиваюсь ваших предсказаний.
— Почему же, если они сулят вам благополучие? — удивилась Лизбет.
— Вы сами очень непредсказуемая особа. Явились на мой корабль переодетой. Вы — женщина и тем не менее принесли мне удачу. Если бы все вышло наоборот, я решил бы, что виноват ваш дурной глаз.
— Но раз все кончилось благополучно, чем вы меня наградите? — шутливо спросила Лизбет, и глаза ее, в которых отражались огоньки свечей, блеснули.
— Чем бы вас наградить? Может быть, изумрудным ожерельем?
Родни впервые заговорил об изумрудном ожерелье после того памятного разговора, когда он несправедливо обвинил ее, и они поссорились.
— Оно принадлежит всем компаньонам, — холодно напомнила Лизбет.
— К которым отношусь и я, к тому же я капитан удачливого корабля и имею право выбирать первым. Если не ошибаюсь, Дрейку выделили добра на десять тысяч фунтов, прежде чем поделили остальной груз.
— Спасибо, но у меня нет желания владеть этими изумрудами, — сказала Лизбет. Она знала, что не сможет смотреть на ожерелье без того, чтобы не вспомнить о доне Мигуэле. Лизбет до сих пор отчетливо слышала голос молодого испанца, говорившего ей о любви, видела страдание в его глазах. — Мне ничего не надо! — с внезапной горячностью воскликнула она.