В ее жизни бывали времена, когда она с жадностью хватала все, что приносило ей удовольствие. Мужчины, десерты и дорогие косметические средства находились в верхних строчках ее списка. В результате у нее образовался весьма узкий взгляд на мужчин и весьма широкий зад. Мягкий и гладкий, но тем не менее слишком уж объемный. В детстве Мэдди отличалась избыточным весом, и ужасная перспектива снова таскать за собой эту непомерную тяжесть заставила ее изменить образ жизни. Осознание того, что перемены необходимы, пришло утром, в день ее рождения, когда она проснулась с расстройством пищеварения после чизкейка и с парнем по имени Дерек. Чизкейк оказался посредственным, а Дерек – и вовсе абсолютным разочарованием.
И тогда Мэдди, по-прежнему гедонистка в душе, стала непрактикующей гедонисткой. Она все так же наслаждалась кремами и всевозможными ароматами для ванн, но теперь они ей были нужны, чтобы расслабиться и снять стресс.
Мэдди опустилась в воду поглубже, пытаясь хоть на время обрести душевный покой. Ее тело наслаждалось лаской пузырьков и теплой водой, но не так-то легко было успокоить мозг, где все время прокручивались события нескольких последних недель. Она значительно продвинулась, восстанавливая хронику давних событий. Составила список имен, упоминавшихся в дневниках матери. Установила немногих ее друзей – тех, которых мама сумела завести в Трули, а также людей, с которыми она работала. Окружной следователь, разбиравший дело в 1978 году, уже умер, зато шериф по-прежнему жил в Трули. Он вышел в отставку, но Мэдди была уверена, что сможет получить от него ценные сведения. У нее имелись газетные отчеты, полицейские доклады, результаты коронерского расследования, а также кое-какая информация о семействе. И теперь оставалось самое главное – поговорить с каждым из тех, кто, так или иначе, был причастен к жизни и смерти ее матери.
Мэдди узнала, что в городе до сих пор жили две женщины, с которыми мама работала. Она решила, что с них и начнет на следующий день – прямо с утра. «Давно пора поговорить с этими людьми», – сказала она себе.
Теплая вода и ароматная пена ласкали ее живот и груди. Когда Мэдди читала дневники, ей казалось, что она слышала мамин голос – впервые за двадцать девять лет. Элис писала, как страшно ей стало, когда она поняла, что беременна и брошена. Писала и о том, как радовалась рождению Мэдди. Читать о надеждах и мечтах матери – это было и радостью, и мукой, от которой разрывалось сердце. Однако, несмотря на радость и разрывающую сердце боль, Мэдди поняла, что ее мама вовсе не была белокурым голубоглазым ангелом, которого она придумала в детских мечтах и поселила в своем сердце. Элис была из тех женщин, которые не могут обойтись без мужчин: без них они чувствуют себя никчемными. Такие вечно в беде, в непрерывном ожидании чуда…
А вот Мэдди никогда не чувствовала себя в бедственном положении и не могла припомнить, чтобы когда-нибудь страдала наивностью или чрезмерным оптимизмом из-за чего бы то ни было. Даже в детстве. Выходит, у нее не было абсолютно ничего общего с той женщиной, которая дала ей жизнь. Ничего не связывало ее с матерью. И, как ни странно, это открытие оказалось для Мэдди страшным ударом.
Уже давно, только начиная жить, она окружила свою душу крепкой скорлупой. Подобная невозмутимость оказалась очень полезной и в ее работе. Но сейчас эта скорлупа дала трещину, и Мэдди почувствовала себя ранимой и незащищенной. Вот только… Незащищенная – от чего? Этого она не знала, но все равно нервничала. Было бы куда легче, если бы она забросила эти дневники и села бы писать о психопате по имени Родди Дурбан. Она начала писать об этом маленьком ублюдке, который убивал проституток – количество жертв перевалило за двадцать, – как раз перед тем, как обнаружила дневники. Писать о Родди было в миллион раз проще, чем о собственной матери. Но уже в ту ночь, когда Мэдди принесла домой дневники, она подозревала: обратного хода не будет. Ее карьера, пусть и не просчитанная на все сто, все же не была случайностью. У Мэдди был настоящий талант писать о преступлениях. И вот, разбирая мамин почерк, она уже отчетливо понимала: пришло время написать о том преступлении, которое Элис Джонс стоило жизни.
Мэдди выключила ногой воду и потянулась за скрабом, который поставила на край ванны. Вытрясла густую сахаристую жидкость себе на ладонь. Аромат шоколадного торта щекотал ноздри. И тут вдруг пришло воспоминание: она стоит на стуле возле мамы и помешивает шоколадный пудинг на плите. Мэдди не могла вспомнить, сколько лет ей тогда было и где они жили. Воспоминание было мимолетным – как клочок тумана, но и оно нанесло чувствительный удар, так что сердце болезненно сжалось.