— Даш…
Я с трудом приподнялась с матраса и, уставившись на его руку, выдала:
— Шестой день. Вымой руку и возьми полотенце…
Он не двинулся с места. И не отвел взгляда, а потом просто провел пальцами по моему бедру, оставляя на полоске белой кожи едва заметный кровавый след.
— Я лучше тебя потом в душ засуну, врушку…
— Я не врала, — успела выкрикнуть я до поцелуя и закончила уже после него: — Так получилось…
— У тебя всегда так получается! — рассмеялся Кузьма и снова скользнул пальцами в мое бушующее красное море. — И сейчас все получится… А для остального есть Ариэль…
Я хотела рассмеяться, но не успела — пришлось заменить смех протяжным стоном. Это не отдельный дом на отшибе, здесь соседи могут постучать по батарее, но мне плевать… Я вцепилась Кузьме в плечи и нашла губами запретное место — мочку его уха.
— Даша… — он снова с трудом выговорил мое имя, а я звать его по имени даже не пыталась.
Имена не важны, когда есть губы, руки и желание слиться воедино. Пусть всего лишь до темноты, зато полной — я лежала с закрытыми глазами и не желала их открывать. Встать я бы все равно не смогла — меня придавила к матрасу тяжелая мужская рука. Я провела по ней дрожащими пальцами до самого плеча и не нашла на ощупь старой кожи: неделя прошла, он успел сменить шкуру.
— Позвони маме, — прошептал Кузьма мне в ухо. — Скажи, что приедешь утром, — добавил он раньше, чем я сумела разлепить пересохшие губы для хриплого "зачем?"
Мне хотелось остаться, но я не могла…
— Я обещала бабушке приехать завтра на дачу.
— Это будет завтра. Я разбужу тебя в шесть и отвезу на дачу. На мою работу можно и опоздать.
— Кузь, я… Мне… Надо…
Что-то сказать, но я не знала что. Давление его руки на мою грудь увеличивалось. Может и хорошо — иначе бы из нее выпрыгнуло сердце.
— Мне надо домой. Ну… Мама не поймет такого…
Рука исчезла. И Кузя исчез — я перестала чувствовать плечом его плечо и села. Он тоже сидел — только по другую сторону матраса.
— Чего не поймет? — он смотрел на меня искоса и исподлобья. Зло. Очень зло. — Чего не поймет, я тебя спрашиваю! — он почти рычал. — Что ты осталась на ночь у парня? Но при этом поймет, что ты просто забежала к нему после работы трахнуться? Это она поймет?
Я сжала губы и опустила глаза.
— Ну, а ты звал меня разве не за этим?
— Это ты позвонила… — Он отвернулся.
— Ты привык, что девушка остается с тобой до утра, да? — спросила я совсем тихо.
Даже, кажется, уже не шепотом, а одними губами. Как же он услышит вопрос спиной? Но он услышал.
— Какое тебе дело до других, когда я попросил остаться тебя?
Какой же у него низкий голос… Как у медведя. А тело-то тощего козла!
— Есть дело…
— Какое?
Но я не могла ему объяснить. Неужели будет пытать? Но нет, он перегнулся через матрас и, схватив меня за плечи, перетащил к себе на колени. Я смотрела Кузьме в лицо — еще чуть влажное — и чувствовала лопаткой его новое желание. Во мне тоже все горело. Пожар даже не успел затихнуть.
— Раньше я хотел просто трахать баб, а теперь мне хочется обнимать… тебя, — добавил он быстро. — Может, я повзрослел?
Я лежала и молчала. Только сильнее втягивала в себя лопатки, чтобы не сделать ему больно.
— Я признался матери, что затащил тебя в постель. Она сказала, что я мудак. А я не мудак, Даша.
— Не мудак. Это я тебя затащила. Значит, это я — сучка.
— Хорошо так поговорили! — усмехнулся Кузьма и перекинул меня на матрас, не в силах больше сдерживать свою мужскую природу.
За окном темнело, темнело перед глазами, темнело в мыслях…
— Дай мне телефон, — попросила я, когда вернула себе возможность говорить, но, вспомнив про мусорку в сумке, вскочила первой. — Я сама.
Сама скажу то, что давно пора было сказать, да повода не было:
— Мам, уже поздно. Я не поеду домой, — Она ничего не ответила. — Кузя отвезет меня утром на дачу, а вечером я приеду в город на электричке.