– Не твое собачье дело.
И кто его только за язык тянул? Знал же: женщинам доверять нельзя!
– У меня четыре доллара с мелочью, – сообщил он, пока они пересекали поросший соснами каньон. – А у тебя?
– Ни гроша, – огрызнулась она.
– Это осложняет дело, – вздохнул Рубен. – Придется нам ехать верхом по крайней мере до Вудсайда, а уж оттуда за четыре доллара мы, возможно, сумеем добраться третьим классом до Сан-Франциско.
Она ничего не ответила.
Рубен решил, что настала пора официально представиться друг другу.
– Меня зовут Рубен Джонс. Он повернулся в седле и протянул ей руку. Ответного жеста не последовало.
– А вы мисс…
– Миссис, – отрезала она. – Миссис Анри Руссо.
Рубен присвистнул:
– Вот это имечко! Может, я буду называть вас просто Грейс, а вы меня Рубеном?
– Откуда вы знаете, как меня…
Прекрасные голубые глаза расширились. Он даже понял, в какую именно секунду она сообразила, откуда ему известно ее имя. Нет, он узнал его не после ужина, когда она рассказала ему, как ее звали «до принятия пострига», а гораздо раньше: оно было вышито белой ниткой на отвороте ее капота. Он прочитал его в ту самую минуту, как ворвался к ней в комнату и увидел ее голой.
Рискуя свалиться, сестра Гусси отодвинулась как можно дальше от него на крупе лошади и на протяжении следующих двадцати миль больше не проронила ни слова.
Глава 3
То, что обычно называют дружбой, сводится к воровскому правилу: не тронь меня – и я тебя не трону.
Вой сирены в тумане, заунывный и протяжный, как вопли призрака, ворвался в сон Рубена на самом интересном месте. Во сне он стоял на церковной кафедре и читал проповедь целому сонму монашек. Сидя перед ним чинными рядами, все они вдруг закинули ногу на ногу и вздернули подол, словно танцовщицы, исполняющие канкан. У одних за подвязку были заткнуты пистолеты, у других – букетики цветов. Улыбаясь, то и дело вскидывая ножки в такт, они ловили каждое слово Рубена и дружно закивали, когда он предположил, что многие из них нуждаются в частных духовных наставлениях с глазу на глаз.
Непрерывное завывание сирены в отдалении не давало ему вновь уснуть. Ворочаясь с боку на бок, Рубен наконец оставил попытки досмотреть до конца приятный сон. Он опять повернулся, разминая затекшие ноги, но тут диванная пружина вонзилась ему в ребра. Это заставило его окончательно проснуться и вспомнить, где он находится: лежит у себя в гостиной на диване, скрючившись в одном белье под колючим пледом, от которого несет нафталином. Еще одно небольшое усилие, и он вспомнил, почему ночует на диване. Наверху в его постели спала Грейс.
Прошлым вечером он поднялся до виртуозных высот красноречия, пытаясь логически доказать ей, что раз уж они полдня скакали в обнимку на одной лошади, а вторую половину тряслись бок о бок в вагоне поезда, почему бы им не завершить этот долгий день, удобно устроившись в его широкой мягкой постели? Кто сказал, что сидеть рядом прилично, а лежать – неприлично? Они же взрослые люди, они устали с дороги, почему бы им не выспаться по-человечески? Но одержать верх в этом споре ему не удалось. Грейс была женщиной, логика на нее не действовала.
Ему вспомнилось, как где-то в районе Портола-Вэлли она вдруг обрела дар речи и принялась пилить его, не умолкая до самого Вудсайда, делая особый упор на его извращенность, трусость и моральное убожество. Присутствие других пассажиров в поезде, на который они сели в Хиллзборо, благодарение Богу, положило конец ее излияниям, и весь оставшийся путь они проделали в относительной тишине.
Она по-прежнему не желала сообщить, откуда родом и где живет. Судя по всему, не в Сан-Франциско, иначе она не приняла бы – даже не сказав «спасибо» – приглашение бесплатно переночевать в его квартире. Подобная неблагодарность свидетельствовала о скверном характере. К тому же она упорно продолжала дуться на него из-за вполне невинного розыгрыша, и Рубен решил, что ей явно недостает чувства юмора.
И все же она ему нравилась, несмотря на все свои недостатки. Да, она была сварлива, но ее острый язычок не ранил, а, скорее, забавлял его. И он не мог не восхищаться ее мужеством. С какой отвагой она оказала сопротивление Пивному Бочонку и как яростно потом палила из револьвера по главарю шайки! Для Рубена, который вообще не имел обыкновения носить оружие, этот момент оказался решающим.
Постанывая от онемения во всем теле, он сел на диване. Который же теперь час? Ранний, судя по непроглядному туману за окном. Рубен потянулся до хруста в костях и надел брюки, потом носки. Вчера вечером он забыл закрыть окно, выходившее в переулок, и к утру вся квартира оказалась выстуженной насквозь. Поднявшись, чтобы закрыть окно, Рубен заметил, что палисадник весь в цвету. Коттеджи на противоположной стороне улицы призрачно мерцали в летнем тумане. Откуда-то доносились голоса детей, но и они звучали нереально, словно издалека.
Его дом – бывший каретный сарай при некогда шикарном особняке – находился в старинном квартале, скорее живописном, чем респектабельном, что, по мнению Рубена, искупало все остальные недостатки. Он уже месяц не платил за свою двухэтажную квартиру – спальня с пристроенной к ней крошечной ванной комнатой находилась над гостиной, но в этом ничего страшного не было. Бывали у него жилища получше, бывали и похуже, однако миссис Финни, его нынешняя квартирная хозяйка, оказалась настоящим сокровищем: безропотно сносила все его странности, ни о чем не расспрашивала, а самое главное – не имела скверной привычки возникать на пороге первого числа каждого месяца, требуя платы за жилье.
Рубен зажег плиту и поставил на нее кофейник. Все его кулинарные способности сводились к умению варить кофе; питался он в ресторанах или в большой столовой вместе с остальными жильцами, когда миссис Финни была особенно милостиво расположена к нему. И тем не менее тот уголок своей гостиной, где располагалась плита и шкафчик со стаканами и чашками, он упорно именовал кухней.
Сверху послышался скрип кроватных пружин. Вынув из шкафчика две кружки, Рубен наполнил их дымящимся кофе.
– От сна восстань и воссияй! – прокричал он, поднимаясь по лестнице.
В ответ что-то зашелестело: очевидно, его гостья приводила себя в порядок.
– Привет, Гусси, – сказал Рубен, просовывая голову в дверь. – Надеюсь, ты пьешь кофе без сахара и сливок.
Она протянула голую руку поверх одеяла, натянутого до самого подбородка, издав при этом некий нечленораздельный звук, видимо, означавший «спасибо». Передав ей кружку, Рубен присел на край кровати и подул на кофе, чтобы не обжечься. При этом он не сводил глаз с Гусси. Выглядела она отлично. Спутанные со сна волосы осеняли ее головку золотистым нимбом, глаза с отяжелевшими веками сразу настроили его на любовный лад. Под одеялом на ней, похоже, ничего не было.
– Ну как спалось? – вежливо осведомился Рубен. – Надеюсь, кровать оказалась удобной?
Потягивая маленькими глоточками кофе, сестра Августина опять ответила односложно. Рубен понял, что она не из породы жаворонков.
– Прекрасный сегодня денек, вот туман рассеется – и сами увидите. Надеюсь, сирена вас не беспокоила? Я к ней так привык, что вообще перестал замечать. Надолго вы собираетесь здесь задержаться, сестра? Я это не к тому, чтобы вас торопить, у меня такого и в мыслях не было, оставайтесь хоть на весь день, буду только рад. Можете даже переехать ко мне насовсем, если…
– Пока не найду себе жилье и какую-нибудь приличную одежду, – сварливо буркнула она.
Давно же у него не было женщины, отметил про себя Рубен: даже ее ворчливый, хриплый со сна голос показался ему волнующим.
– Одежду и жилье… Да, конечно, об этом стоит подумать. – Он задумчиво потер подбородок. – Надеюсь, ваш супруг сможет вам чем-то помочь в этом смысле, а?
Она рассеянно провела большим пальцем по краю кружки, словно стирая след своих губ.