— Я забрал подарок. Он дурно с ним обращался, совсем плохо — и я забрал, — очень серьезно ответил тот, подойдя к брату и уставившись на него сверху вниз. — Я думал, так будет лучше… Если я отдам ему дар чувствовать других, ему станет их жалко. Я ошибся, так ошибся… Нам было по четыре года, и я видел, как он убивает кошку. Ей было больно, я чувствовал, как ей больно, а он смеялся. Я думал, если он сможет чувствовать, что больно, это поможет… Но потом понял, что нет, понял, что это он всех убил, хотел предупредить вас — но опоздал. Я слишком поздно понял. Лауро, зачем ты такой?.. — голос у него сорвался, и он снова заплакал, закрыв рукой лицо.
— Дар можно отдать? — ошарашенно спросила Дамиана. — Так… вот почему он решил, что может забрать его и у других. Кто бы мог подумать.
— Выходит, можно… — ответил Фабио, тоже очень растерянно, потерев рукой лоб. — Никогда о таком не слышал. Не удивительно, что он… ему было мало. Мало двойного дара, он хотел еще. Стать всемогущим.
— Во имя небес, синьор Фабио. Ваше сиятельство. Что у вас тут творится среди ночи? — Дамиана так устала, что вовсе не заметила появления в дверях Эстель, зато уж теперь на нее нельзя было не обратить внимания.
— Эстель. Мы поймали убийцу, того самого, и заодно — лидера заговорщиков, собиравшихся устроить переворот в Тревизо. Дамиана с ним сражалась и очень устала, ей нужен покой, — принялся торопливо, коротко, отрывисто объяснять Фабио. — А нам нужно будет отвести его к герцогу, как можно скорее. Только сначала, наверное, надо все-таки перевязать мне руку…
— Ваше сиятельство. Да что ж вы все время в такие ужасы кошмарные влезаете, — ахнула экономка, всплеснув руками, когда заметила насквозь пропитавшийся кровью рукав рубашки. Потом перевела взгляд на Лауро и ахнула снова. — Убийца. Что ж делается-то такое. Почему именно в нашем доме? Да вы же сейчас снова кровью истечете. Не бережете себя совсем. Дамианучча, бедная девочка. Тоже себя не бережет. Что ж такое, во имя небес. Я сейчас, мигом, — продолжая взволнованно восклицать, она едва ли не выбежала из комнаты.
Дамиана села в постели от новостей.
— Погодите. То есть правда был заговор? Он не просто так про герцога сказал?
— Лежи, милая, пожалуйста, — обеспокоенно попросил Фабио и тут же сам опустился в кресло, протяжно вздохнув. Он устало потер пальцами переносицу и только потом ответил: — Был заговор, и заговорщики — те самые люди, которые заказали меня напавшим на нас во время маскарада головорезам. Я и сам пока много не понимаю, но верю, что синьор делла Серра нас в ближайшее время просветит. Заговор вычислил Чезаре, а я после его смерти пытался вывести их на чистую воду. Думал, они решили от меня избавиться, представив это гибелью от рук убийцы, но ни за чтобы не подумал, что он самолично их возглавляет. Хотя теперь, после его слов про тревизский престол, это очевидно…
— Идио-о-оты. Какие же несчастные кретины, — неожиданно заголосил Лауро. — Подумать только. Хотели отвести от себя подозрения — и нашли единственного дворянина в Вентимилье, который прознал про демонский заговор. Отвели, ничего не скажешь. Нашли непричастного. Небеса святые, какие же идиоты.
— Идиоты, — небрежно согласился Фабио. — Все твои соратники — и сам ты ничуть не меньший. Куда вам герцогством управлять? Вы сами с собой управиться не смогли, ничтожества.
— Ничтожества… Я смешон… Ничтожества… — забормотал Лауро, снова принявшись раскачиваться, и Дамиана увидела, как Леандро болезненно скривился. Он все так же стоял рядом с братом, то ли не зная, куда себя деть, то ли опасаясь отходить.
— С ума сойти, — вздохнул Фабио. — Унижение — единственное, чем его можно пронять. Ни страха, ни сострадания. Ничего, кроме бесконечного упоения собой. Ничего, ни единого чувства.
— Бррр, — сказала Дамиана, — Трудно в такое смотреть, должно быть. Очень трудно.
Ей стало понятнее, почему брат отдал свой талант душевнобольному, в надежде исправить это чудовище, которое он видел постоянно. Только оно пошло не впрок, даже такой щедрый дар. Есть вещи, которые нельзя исправить, к сожалению. Ничем. Только остановить насильно, но не исправить. Если бы Лауро заперли, признав сумасшедшим, давно, еще в юности, он не смог бы убивать. А с даром ощущать чужие чувства, он смог лишь лучше притворяться здоровым. И хорошо только одно: что он больше не будет убивать. Все кончилось, его поймали, и Фабио больше ничего не грозит. Им повезло, а убитых не вернуть.
И все, что можно было чувствовать по этому поводу — ужасное опустошение. Чудовища тем и ужасны, что отнимают, ничего не давая взамен.