Однажды, в майский воскресный день на Вознесение, после ночи, потерянной в вихре бес-путства, Павел проснулся поздно поутру в слезах.
Раскаяние и совесть давно его так не мучили.
Первая мысль его была идти в церковь, где давным-давно он не бывал, но, глянув на часы, он понял, что проспал час заутрени. Комната юноши была заполнена светом. Солнце радостно лучилось на небосклоне. Он невольно вспомнил о Васильевском острове. «Как виноват я перед старой вдовой и Верою, – сказал он себе, – в последний раз был в гостях, когда лежал снег. Как должно быть празднично сейчас в сельском домике. Как расцвел палисад. Как гудят пчелы в шиповнике. Милый ангел Вера! Она меня любит, сетует на мое гульбище, думает, как давно мы не виделись… а ты?»
Подумал и решил провести воскресенье на Васильевском острове.
Дядька Лаврентий хмуро подал шинель молодому барину. Но лишь только тот быстро оделся и спешно вышел из дома искать извозчика, как словно из-под земли, навстречу юноше грянул Варфоломей. Почему-то встреча с дорогим другом стала ему неприятна, но свернуть было некуда.
– А я к тебе, товарищ! – закричал Варфоломей издали, – позвать туда, где мы славно погуляли третьего дня.
– Мне сегодня некогда, – сухо отвечал Павел.
– Какое у тебя может быть дело? Вздор! Пойдем.
– Говорю тебе, некогда, – сказал Павел, насилу освободив ладонь свою из холодных пут Варфоломея.
– Ах, да! Я и забыл о твоей Васильевской ведьме. Кстати, ты говорил, что сестрица твоя довольно мила, скажи-ка, сколько ей лет?
– А мне почем знать? Я не крестил ее! – досадовал Павел на заминку.
– Я и сам никого от роду не крестил, а все ж таки знаю наперечет и твои лета и всех кто со мной запанибрата.
«Однако я спешу, – хотел сказать Павел».
– Однако не в том дело, что ты спешишь – перебил его мысль Варфоломей, – я давно решил забраться туда с твоей помощью. Погода чудная, я рад погулять. Веди меня с собою.
– Право слово не могу, – отвечал Павел с неудовольствием, – они не любят незнакомцев. Прощай, мне нельзя терять времени.
– Послушай, Павел, это я теряю свое время – сказал Варфоломей, сердито останавливая его рукой и устремляя особенный взгляд какой всегда покорял слабого юношу. – Не узнаю тебя. Вчера ты скакал как сорока, а теперь надулся как индийский петух. Что это значит? Я не в один дом возил тебя только из дружбы. Потому и от тебя вправе того же потребовать.
– Так! – отвечал Павел в смущении, вспыхнув от его насмешек и понимая правоту дружеской просьбы – Но знаю наперед, что тебе там будет скучно.
– Пустая отговорка, – понял его расчеты Варфоломей, – если хочу, стало, не скучно. Веди меня непременно, иначе ты мне не товарищ.
Павел окончательно замялся, и, собравшись с духом, наконец, сказал то, что прятал в душе:
– Слушай, Варфоломей, ты мне друг! Но я знаю, для тебя нет ничего святого. Вера хороша собой, непорочна как ангел, но душа ее не искушена в светских затеях. Она перед тобой как голубка. Даешь ли ты мне честное слово не расставлять сетей птицелова против ее невинности.
– Вот нашел присяжного волокиту! – оборвал Варфоломей с адским смехом презрения. – С какой стати? Честного слова тебе я ни за что не дам. Не для тебя мое честное слово. Ты должен мне либо верить по дружбе или со мною рассориться. Вези с собой или – давай левую.
Юноша глянул на грозное лицо Варфоломея, рассудил, что ссора с ним есть верная гибель сладких привычек; сердце героя дрогнуло, и он согласился. Приятели взяли извозчика и покатили на Васильевский остров к уединенному домику. Солнце сияло. Ветерок играл рябью Невы. Игла адмиралтейства грозила шведу позолоченным пальцем. Колокола звали к обедне. Улицы были полны народом. Даже кучер, подумав, снял свой вечный армяк и подложил под седалище.
Вера вышла навстречу коляске и сразу переменилась в лице.
Черты Варфоломея были хорошо ей знакомы.
Уж не раз, у храма божья на 6-й линии, выходя после молитвы с душою, полной смирения, она замечала высокого белокурого незнакомца, стоящего у каменного столпа в притворе Андреевской церкви, сложившего на груди руки наполеоном и устремившего на нее особенный взгляд серых глаз, который в один миг пресекал все набожные помыслы молодой барышни. Но не любовной силою сковывал этот проникающий взор бедную Веру, не надеждой на чувство, а леденил сердце девушки страхом, трепетом и тоской неизъяснимой.