Ты, конечно, ушёл. Но… оставил свой номер. Ты… НАЧЕРТИЛ в сырой пыли номер телефона.
ТЫ. ОСТАВИЛ. МНЕ. НОМЕР.
Я решила, что ни за что его не запишу. Ни за что. Никогда. Тебе стоило забыть про нашу девятиэтажку и свалить в свой район, каким бы он ни был. Я представляла, что ты живёшь в новых красивых районах с большими окнами и свежим ремонтам. А у нас винтажный шик сталинки с высокими потолками. В такой квартире мог бы жить профессор Преображенский. А жил почти самый настоящий Виктор Ипполитович, который так пока и не нашёл свою Лару.
Я смотрела на цифры и не могла оторвать от них взгляд. «Laam» всё ещё тревожила душу своими мелодиями. Всё казалось красочнее под хорошую музыку. От “нет” до “да” я металась без остановки. Без остановки. И… пошёл дождь. В истерике я стала записывать-заучивать цифры и тут же позвонила, не думая о последствиях. Просто чтобы проверить, что правильно записала.
Нет. Мне казалось, что ты этого и хотел. Что для этого номера и дают.
Я позвонила, и ты тут же взял трубку.
– Ты в такси?
– Да, – ответил очень тихо, спокойно, бархатно.
Как будто стоял за моей спиной, прижимался грудью к моим лопаткам. Я тут же это представила. В одном моём ухе была «Laam», в другом был ты.
– Ты у окна? – твоя очередь.
– Да, – моя очередь.
– Зайди, дождь же. Холодно.
– Всё хорошо.
Почему мне было важно дышать с тобой одним воздухом? Не понимала. До сих пор не понимаю, но очень пытаюсь.
– Нет. Зайди. Ложись спать. Утром поговорим. На часах уже почти четыре.
– Утром? Как?..
Я представила тебя в своей комнате, как ты будишь меня. Как целуешь. Как Маня спрашивает, кто этот человек, а я говорю, что понятия не имею, и мы оба смеёмся.
– У меня теперь есть твой номер, – засмеялся ты.
– Да… ты собрался мне звонить?
– Я собрался звонить, писать, слать голубей. И ты обещала, что поедешь со мной в дурку.
– Я не…
– Ну ты же такая же дурочка, как и я. И ты звонишь мне просто потому, что я оставил номер. А я шёл за тобой с ужасной болью в пальце. И ты хотела целоваться…
– Не хотела, – я помотала головой, будто ты мог это видеть.
– Не ври, мне показалось, что ты чуть более честная, чем остальные. Давай всегда говорить правду? Слабо?
– Не слабо, – шепнула, задыхаясь от странных слёз облегчения.
Чёрт, ты меня этими спокойными рассудительными словами покорил. Говорил то, что должен говорить какой-то мужчина из книги, из романтического фильма. Какое-то высшее существо, которое создано меня окрутить и утащить на тот свет, сверкнув блестящим хвостом. Под музыку.
– Тогда… ты сейчас же пойдёшь спать?
– Может быть, – я улыбнулась и пошла к своему раскладному дивану. Упала поверх одеяла, стянула джинсы, прижимая телефон плечом.
– Раздеваешься?
– Да, снимаю джинсы.
– У тебя крутые джинсы, – тихо сказал ты и даже будто тихонько засмеялся. – И помада. Накрасишь ею завтра губы?
– Да, – я даже не задалась вопросом, увидимся ли мы. Увидимся. Как иначе?
– Но топ – ужас. Что это?
– Это сестра сделала. Ей десять, – честно ответила, как заколдованная.
– Мило, – засмеялся ты. – Но он очень короткий. И видно твою шикарную серёжку.
– Ты на неё пялился! – воскликнула я в ответ, будто ему было что скрывать.
– Я думал, что хотел бы лизнуть место рядом с ней. А потом вверх или вниз – как пойдёт, – просто ответил ты.
Меня затрясло. Мне показалось, что ты читал мои мысли, и я села, часто и глубоко дыша. Я представила тебя в твоём чёртовом костюме на заднем сиденье такси с телефоном в руке. С глазами, в которых звёзды. Губами, на которых, пожалуй, ещё остались следы моей помады.
– Тебе пора спать, – мягко улыбнулся ты. – До завтра, странная девочка.
И ты отключился, едва я успела пробормотать “До свидания, мажор”.
С утра я думала, что фанатка парней с внешностью Курта Кобейна, а вечером уже перешла на молодого Джонни Деппа. Над диваном висел Орландо и печально смотрел на меня из-под пиратской шляпы.
Ты написал мне утром, когда я едва открыла глаза, хотя толком и не спала. Ждала сообщение, думала, что оно придёт, когда ты доедешь до дома и ляжешь в постель. Я напридумывала себе сказку, уже родила от тебя, как это ни иронично сейчас звучит, троих детей. Ты, ты, ты… Засорил мою голову и просочился во все фантазии. Мешал спать, а в десять утра написал: