Д'Артаньян склонился перед этой бледной тенью, которая, казалось, устремилась в будущее, и вышел. В мешке было пять тысяч экю.
IV. КАК ПЛАНШЕ ПОКУПАЛ МИНДАЛЬНОЕ ПЕЧЕНЬЕ…
Д'Артаньян был человеком действия, но его преосвященство произнес роковое слово, и это слово было «затаитесь».
Тараскон кишел королевскими и кардинальскими шпионами. И каждый шпион был наделен двумя глазами. К каждый из этих глаз, сам по себе мог совершить две вещи: как бы взвесить на кончиках ресниц полученный от Ришелье кошелек и одновременно проникнуть зрачком в надпись на толстом конверте, который был на попечении д'Артаньяна.
И потому мушкетер считал, что всего надежнее довериться своей лошади, которая устремилась навстречу солнцу по пути в Арль.
От Тараскона до Арля четыре лье. Иначе говоря, часовая прогулка под бренчание экю и под перезвон собственных мыслей.
При въезде в Арль раскинулась ярмарка и подле ярмарки была лужайка, где привязывали лошадей.
Наш гасконец расположился на траве. Поскольку он не подозревал свою лошадь в симпатии ни к роялистам, ни к кардиналистам, он, не торопясь, вскрыл конверт.
В этом конверте заключался другой, на котором было написано: «Вскрыть в Риме первого августа».
— Кажется, нам предстоит дорога в Рим,— пробормотал наш гасконец. — А это, что ни говори, лучше, чем тащиться в Швецию, как выпало Шарнасе, которому довелось утешать сразу двух королей — шведского и польского, из одной и той же династии Ваза.
В этот момент шагах в двухстах от него образовалось сборище, и это привлекло внимание нашего гасконца. Из толпы доносились крики, чаще всего слышалось слово «вор».
Д'Артаньян приблизился небрежным шагом старого солдата. Толпа клубилась вокруг перевернутого лотка со сластями. Нуга, пряники, фрукты в сахаре, миндаль, леденцы усеяли землю.
Жители Арля разделились на два лагеря. Один наблюдал, другой действовал.
Стоит ли пояснять, что первый состоял из арлезианцев и арлезианок, второй — из мальчишек и собак.
Эта вторая партия поклялась, кажется, подобрать с земли все до последней крошки.
Заинтересовавшись тем что происходит, д'Артаньян счел уместным развести враждующие стороны. У иных участников стычки, схваченных его стальными руками, лица вдруг стали точно такого же цвета, как нос господина Мюло, когда его исследования заходили за полночь.
Орудуя рукоятью шпаги, д'Артаньян не отказывался в то же самое время от доводов рассудка:
— Друзья мои, насилие нище не одобряется. Тертуллиан писал… — Нужно ли пояснять, что д'Артаньян редко штудировал римского историка Тертуллиана. Тем сильнее было его изумление, что его сразу узнали.
— Господин д'Артаньян!
— Планше!
Нападающим был как раз Планше. Все тот же Планше, но на этот раз в холщовом алесонском костюме и с бородой.
Однако борода была накладная и съехала набок.
Подправив свое театральное приспособление, Планше гаркнул:
— Молчать! Офицеру его величества не нравится, что вы тут расшумелись.
Затем Планше сказал, обращаясь к своему бывшему хозяину:
— Да будет вам известно, сударь, что я заказал на сегодняшнее утро у этого жалкого человека сорок фунтов миндального печенья.
— Аппетит у тебя недурен, — заметил д'Артаньян.
— Да, но что такое миндальное печенье?
— Печенье — это печенье.
— Это смесь миндаля, сахара, яичного белка и лимона.
— Вот именно.
— Не угодно ли попробовать, сударь, хоть штучку?
Планше протянул одну из печенинок мушкетеру, который поспешил отклонить от себя эту честь.
— Что скажет нам суд, — продолжал Планше, — если мы углубимся в этот предмет? Во-первых, он нам скажет, что мы имеем дело с орехами вместо миндаля.
— С орехами. О!..
— И потом, это белки из утиных яиц, а вовсе не из куриных.
— Из утиных! Черт побери, мой друг, узнай королевский судья об этом…
— Кроме того, в сахар подмешана мука.
— Мука? Не далее как вчера кардинал мне сообщил…
— И наконец… — и тут Планше воздел указательный палец. — Наконец, лимон, сударь, — это вовсе не лимон. Это самый обыкновенный апельсин.
Обращаясь к виновному, д'Артаньян напустил на себя как можно больше серьезности:
— Его преосвященство сказал мне: он полагает, что колесование применяется чересчур редко.
— Смилуйтесь, монсеньер! Моя жена ждет ребенка и…
— Выходит, ты не ограничился порчей товара, ты принялся еще и за жену? Теперь бедняжка родит, несомненно, такого же негодяя, как ты. Как считаешь, Планше?
— Я полагаю, сударь…
— Не придется ли мне потолковать на этот счет с королем? Его величество очень строг во всем, что касается миндального печенья.
Растолкав зевак и сопровождаемый Планше, д'Артаньян удалился с ярмарки.
— Что скажешь, Планше?
— Что скажу? Как я уже имел честь объяснить вам намеками, сударь, я торговец сластями. Но дело это тонкое: тут все время приходится угождать клиенту чем-то новеньким. Не можете себе представить, как люди порой капризны.
— Из чего следует…
— Из чего следует, что я отправился на юг, чтоб запастись товаром. Эти черти южане несравненны по части сластей.
— Причем этот мошенник-торговец во внимание, конечно, не принимается.
— Ну он пока поутихнет. Я надолго отбил у него охоту…
— Как же там без тебя твоя лавочка?
— У меня есть приказчик.
— И это все?
— Есть еще жена.
Вид у Планше был такой потерянный, что д'Артаньян, пытаясь скрыть улыбку, положил руку ему на плечо.
— Как, ты женат?
— Вы разбередили мою рану.
— Незаживающую рану?
— Вот именно. Мои соседи считают, что я слишком терпим к друзьям моей жены.
— Вот как!
— Впрочем, сударь… Черт бы побрал все это с потрохами! Я всегда был общительным человеком.
— Значит, ты полагал, путешествие по югу с накладной бородой излечит твою рану.
— Да. И потом…
— Потом?..
— Потом у меня были еще два шурина.
— Целых два?
— Оба ленивые, дальше некуда. Оба жили у меня. Чем больше они ели, тем тощее становились. И недовольство, недовольство все время…
— Я вижу, ты, в конце концов, не на шутку взъярился. Планше так глянул на д'Артаньяна, словно у него в душе полыхнуло адское пламя.
— Ну так что с шуринами? Ты почему-то изъясняешься о них в прошедшем времени.
— По правде сказать, сударь, после того, как я высказал им все до конца, один из них еще шевелился.
— А второй?
— Второй-то и был самым главным бездельником. Планше вздохнул. Д'Артаньян отозвался вздохом.
— Ты полагаешь, климат Прованса пойдет тебе на пользу? Но стражники, чиновники, гонцы, которые прибывают из Парижа…
— Ах, сударь, вы, видно, что-то знаете и явились меня предупредить…
— По правде говоря, нет. Но я явился, быть может, тебя спасти.
— Спасти?
— Видишь ли, ты служил в королевском Пьемонтском полку.
— Благодаря господину Рошфору, который устроил меня туда сержантом.
— Ты знаешь итальянский?
— Все диалекты, сударь. Это необходимо, чтоб командовать этими подлецами.
— Как ты насчет того, чтоб прогуляться в Рим?
— Говорят, памятники там что надо. Однако когда вернемся,,,
— Когда мы вернемся, кардинал мне ни в чем не откажет. Одним шурином больше, одним меньше, какая для него разница.
Физиономия Планше мгновенно прояснилась. Он сорвал с себя фальшивую бороду и побежал отыскивать свое имущество. Он был счастлив, что нашел скакуна, достойного носить его пожитки на своей спине — выражение чисто метафорическое: наш обладатель кондитерских секретов запасся превосходной, хоть и низкорослой испанской лошадкой.
Д'Артаньян поздравил себя с успехом: эгоизм перемежался в его душе с чистой радостью встречи.
Эгоизм — потому что владеющий итальянским языком провожатый придется ему очень кстати, о чем витающий в высоких государственных сферах кардинал не соблаговолил позаботиться.