Поверь, Мина, то, что мне довелось испытать здесь, не поддается никаким описаниям. Не вдаваясь в детали, скажу только, что ледяные ванны и насильственное кормление относятся к числу наиболее мягких методов, применяемых в этой лечебнице. Страдания мои дошли до последнего предела, тело мое изнурено до крайности, а сознание замутнено лекарствами. Той Люси, которую ты знала когда-то, больше нет, и лишь жалкая ее тень бродит в этих угрюмых стенах, ожидая неизбежного конца. Как только я утрачу слабую надежду каким-то чудом вырваться отсюда, тлеющая во мне искра жизни сразу угаснет.
Наверное, сейчас ты думаешь, что диагнозы докторов соответствуют истине и я действительно утратила рассудок. Но, увы, то, что я пишу сейчас — отнюдь не бред больного воображения. Артур и Джон Сивард по очереди отдают мне изрядные порции своей крови. Перед переливанием меня накачивают успокоительными средствами, лишая возможности сопротивляться. Ожидая, пока лекарство подействует, фон Хельсингер ведет со мной беседы. Обычно он интересуется, прониклась ли я хоть малой толикой нежного чувства к молодым людям, жертвующим для меня свою кровь. Очередной донор, будь то Артур или Сивард, следуя наставлениям доктора, ласкает меня и покрывает мое тело поцелуями.
— Вам ведь это нравится, не правда ли, деточка? — бормочет при этом Хельсингер. — О да, вам это нравится. Вы ведь у нас лакомка, верно, Люси? Когда Моррис прикасался к вашему телу, вы буквально таяли от наслаждения!
Представь себе, Артур рассказал ему обо всем! Как я проклинаю себя за свою глупую откровенность!
Хельсингер с превеликим удовольствием наблюдает за издевательствами, которым меня подвергают, и дает моим мучителям указания.
— Она должна втрескаться в вас, как кошка, иначе ее тело не примет вашу кровь! — заявляет он.
Мина, безумный огонь, вспыхивающий в его глазах всякий раз, когда он начинает объяснять, как лучше возбудить мою чувственность, приводит меня в ужас. Артуру и Сиварду, разумеется, и в голову не приходит, что перед ними опасный маньяк. Они послушно выполняют все его указания, с застывшими от напряжения лицами целуют и ласкают меня. При этом оба не произносят ни слова, и лишь их тяжелое дыхание нарушает жуткую тишину, которая стоит в комнате. Не могу тебе передать, как велико унижение, которое я испытываю во время подобных сеансов. Собственное тело, ставшее предметом мерзких ласк, внушает мне отвращение.
Вдоволь натешившись этим гнусным зрелищем, фон Хельсингер берет мою обнаженную руку, делает на коже разрез и вставляет туда стеклянную трубку, присоединенную к резиновому баллону, посредством которого происходит перекачивание крови. Затем он закатывает рукав одному из доноров, перетягивает ему предплечье жгутом, и заставляет его крепко сжать кулак, так, чтобы выступили вены. Найдя нужную вену, фон Хельсингер делает надрез и вставляет туда еще одну трубку, также присоединенную к резиновому баллону.
Через эту мучительную процедуру я проходила уже дважды. Всякий раз после ее окончания я чувствую, что силы мои убывают. Зрение мое ослабело, аппетит отсутствует полностью, и я едва таскаю ноги. И сейчас мне приходится прилагать отчаянные усилия, чтобы удержать в пальцах перо.
Мина, моя милая Мина, я попала в западню! Артур, мой супруг и опекун, волен распоряжаться моей жизнью. Если он сумеет убедить докторов, что я лишилась рассудка, я останусь здесь до конца своих дней. Сивард и Хельсингер видят во мне подходящий материал для своих научных экспериментов, и их желание продолжать свои опыты надо мной вполне совпадает с желанием Артура избавиться от ненужной ему жены и без помех распоряжаться деньгами ее отца. Моими деньгами.
Если так пойдет дальше, мучения мои не продлятся долго. О, как мне жаль, что я не могу послать весточку Моррису. Мина, я знаю, ты была о нем невысокого мнения. Но сердце твердит мне, что, несмотря на свой скоропалительный отъезд, этот человек любил меня. Не сомневаюсь, узнай он только, в каком отчаянном положении я нахожусь, он примчался бы мне на помощь.
Умоляю тебя, покажи мое письмо своему мужу. Быть может, он придумает способ вызволить меня из этого кошмарного места. Поверь, это ад, настоящий ад! Меня окружают духи несчастных, которые здесь умерли. По ночам я слышу их стоны. Прошу тебя, поспеши. Я слабею с каждым днем, не могу есть и дрожу от лихорадки».
Испачканные чернилами пальцы Кейт так крепко сжимали письмо, что суставы побелели от напряжения. На ней была свободная блуза, которую она предпочитала всем прочим нарядам, но я видела, как грудь ее тяжело вздымается от волнения.