— Он приедет, — произнесла она с убежденностью, которой на самом деле не испытывала.
— Вот и славно, потому что я жду не дождусь, когда встречусь с этим малым и поколочу его. Вы не выйдете за него.
— Я не выйду за вас! Я слишком хорошо знаю, что вы за человек. — И, взяв корзину под мышку, она вздернула подбородок и пошла дальше.
— Ах, какая гордая девчонка! — сердито фыркнул он. — Ладно. Вы все еще не хотите покориться мне. Но скоро это произойдет. Я уверен.
— Никогда. Вы напрасно теряете время.
— Милая, глупая, красивая мисс Гамильтон, — он окинул ее фигуру взглядом собственника, — вы утверждаете, что знаете мой характер. Неужели вы не видите, что чем упорнее вы бежите от меня, тем сильнее меня распаляет эта погоня?
Она отступила на шаг, схватила апельсин, собираясь швырнуть им в этого человека, чтобы отогнать его, как отгоняют собаку.
Долф с гаденькой ухмылочкой достал сигару.
— До следующей встречи, дорогая. Я уезжаю в Брайтон и пробуду там пару недель, но не сомневайтесь — я вернусь.
Он разжег сигару, выдохнул дым в лицо Бел и уселся в фаэтон. С громким хохотом он стегнул кнутом лошадей, и они пустились в галоп.
Когда Бел наконец продала оставшиеся апельсины, оказалось, что настало время ежедневного посещения отца во «Флите», куда он был заключен с самого Рождества за долг, примерно равный трем тысячам фунтов. Дорога до массивного здания из красного кирпича на Фарингтон-стрит была долгой. Бел озябла, и ноги ее в дырявых туфлях промокли и замерзли. По дороге она вспоминала уютный, удобный, увитый розами домик, в котором жила в Келмскоте, старинной деревушке на Темзе, в нескольких милях от Оксфорда.
Ее отец был ученым и, по общему мнению, довольно эксцентричным человеком. Ничто так не любил Альфред Гамильтон, как проводить дни, погрузившись в старинные манускрипты, украшенные цветными рисунками, или сидеть часами в вызывающей благоговейный восторг Бодлиановской библиотеке Оксфордского университета. Они с отцом жили спокойно и безмятежно, жизнь их протекала с неторопливостью речного течения, но потом появился Долф запугав их кредиторов, вынудил их начать преследование ее отца за долги. Папа всегда был беспомощен в житейских делах. Бел попыталась разобраться, как у них обстоит дело с финансами, но ее отец, будто напроказивший ребенок, скрыл от нее, что почти все имеющиеся у них средства тратил на старинные иллюстрированные манускрипты, отказаться от которых было выше его сил. В результате он оказался во Флитской тюрьме.
Быстро перебравшись в Лондон, чтобы быть поближе к нему, Бел нашла работу в шикарном «Пансионе миссис Холл для благородных девиц». Она надеялась как-то уладить их неприятности, но тут Долф ухитрился сделать так, что ее уволили. Он хотел, чтобы она оказалась беспомощной и лишенной средств к существованию, и тогда ей ничего не останется, как только обратиться за помощью к нему. Нет, решила она, этого не будет никогда.
Подойдя к воротам Флитской тюрьмы, Бел еще раз мысленно прорепетировала просьбу к надзирателю предоставить ей кредит всего лишь на две недели, чтобы она смогла накопить денег и расплатиться за камеру отца.
Чем ближе она подходила к огромным дверям, тем неувереннее себя чувствовала. Трезвый ум подсказывал ей, насколько мала вероятность, что какая-либо мольба в состоянии разжалобить этого увальня с лицом, покрытым шрамами. Сам Господь, распятый на кресте, наверное, не смог бы растрогать надзирателя Флитской тюрьмы, ожесточившегося, как она слышала, за те годы, когда он работал в каторжной колонии Нового Южного Уэльса. Говорят, он даже управлял женской тюрьмой, так что Бел и не надеялась, что с ней будут обращаться по-рыцарски, исходя из ее статуса благородной леди.
Многие тюремщики и сторожа уже знали Бел и привыкли к ее ежедневным посещениям. Один из них провел ее через длинный вестибюль. Когда они проходили мимо кабинета надзирателя, она услышала его низкий грубый голос через открытую дверь — он деловито отчитывал кого-то из подчиненных, ссылаясь на кодексы и устав, а провинившийся стоял перед ним навытяжку, не смея вздохнуть. При мысли о том, что придется отдаться на милость такого человека, она задрожала от страха.
Съежившись, она шла за сторожем к камере отца, хотя теперь уже и сама знала туда дорогу. Подойдя к крепкой деревянной двери, она устало протянула сторожу положенную плату. Он сунул ее в карман и, хмыкнув, повернул ключ и впустил ее внутрь.
Войдя, она увидела, что ее отец, Альфред Гамильтон — мечтатель, скрипач, ученый, специалист по средневековью, — полностью поглощен одной из редких и ценных рукописей, которую он взял с собой в долговую тюрьму. На носу у него примостились круглые очки. Снежно-белые волосы, густые и кудрявые, торчали во все стороны из-под его любимой бархатной фески.
— Добрый день! — окликнула его Бел.
Услышав ее приветствие, он посмотрел на нее взглядом человека, которого резко вырвали из сладкого сна. Потом его морщинистое розовощекое лицо расплылось в улыбке, словно он не виделся с дочерью всего лишь накануне.
— Что за свет проникает в мое окно? Да ведь это же Линда-Бел!
— Ах, папа! — Она подошла к нему и обняла. Он звал ее Линда-Бел с тех пор, как она была ему по колено, и это было так типично для него, потому что он, кажется, всегда все делал наоборот. Он снова сел на свой стул. Она встала рядом и нежно погладила его по плечу. — Как сегодня с вами обращались? Вам приносили обед?