ВЛЮБЛЕННЫЙ ПРИЗРАК
Фантастика Серебряного века
Том V
Мирэ
ДВА ГНОМА
Мои руки лениво лежали на веслах, и лодка медленно, задумчиво плыла среди сверкающей воды…
Была такая ночь, когда все мертвые похороненные выходят снова в жизнь и населяют землю, ревниво пряча под одеждами скелеты.
В такую ночь я плыл по Рейну, лениво положивши руки на сложенные весла и отдаваясь всей душой ритмическому плеску волн, сиянию луны и собственным мечтам.
Мои мечты были невеселы, печальны, как бледный луч луны, когда он медленно скользит и умирает на черепичатой блестящей крыше…
Перед прогулкой приходил ко мне портной и требовал уплаты долга.
И мне мерещились, словно в серебряном тумане, ряды таких же визитеров, таких же скучных и ненужных.
В кармане моего жилета со злорадством прыгала моя истрепанная записная книжка и тихо мне подсказывала цифры: портному — 230, сапожнику — 17, кондитеру — 79…
— Не стоит жить… — меланхолически шептали мои губы, а взгляд мой потонул, как расшалившаяся чайка, в глубокой синеве небес.
— Не стоит жить…
Ночь была дивная. Серебряные тени мягко дрожали над землей и над водой…
Луна подмигивала мне, как будто говоря: «Какой ты маленький, какой ты глупенький… Плывешь, как дурачок, на своей тоненькой скорлупке. А я вот захочу и покажу тебе такие ужасы, такие страшные и бледные от страха, внушаемого ими, привидения, что ты с ума сойдешь».
И я подмигивал ей тоже: «Врешь, не надуешь! Разве не знаешь, что ты имеешь дело с глубоким скептиком двадцатого столетия?»
Но в то же время я прекрасно чувствовал, что маленький злодейский страх коварно прицепился ко мне за пуговицу моего жилета своими цепкими крючками. Я постарался отвернуть взгляд свой от луны и посмотрел на берег.
На берегу стояла женщина, высокая и стройная, в глубоком трауре, с пером на шляпе. Это красивое перо капризно и настойчиво выглядывало из-под траурного крепа.
Я заработал веслами и на поверхности воды забегали волнистые полоски серебра. Я был тогда так молод… Мои волосы цвета пшеницы завивались крутыми и твердыми кольцами надо лбом без морщин.
И я понял тогда, — почему я поехал кататься по Рейну… Мое сердце, тревожное сердце, раскачиваясь, как бумажная марионетка, хотело — требовало для себя любви, чарующей и опьяняющей любви, которая звенит всеми мелодиями рая — при блеске звезд…
А женщина стояла, важная, задумчивая и высокая, маня меня изящной гибкостью своего стана.
Когда я к ней приблизился короткими и осторожными шажками, держа в руке свою широкополую студенческую шляпу, она спокойно подняла свою вуаль, — и я отпрянул в ужасе.
Это был желтый, тщательно наряженный скелет… Но перед дамами я никогда не кажусь трусом. Я равнодушно надел шляпу и равнодушно у нее спросил:
— Голубушка, давно ты умерла?
Она со скрипом засмеялась, как будто у нее вдруг лопнула какая-то струна в груди.
— Давно…
Она кокетливо склонила ко мне голову.
— Не хочешь ли со мной покататься?
Я всегда рыцарь с дамами.
— Пожалуйста…
Я был разочарован, и вся поэзия ночи поблекла, потускнела и ушла. Луна казалась мне вареной горошиной, довольно крупной…
Из-под серебряной волны реки на меня глупо посмотрела рыба и снова спряталась, вильнув хвостом.
Моя спутница села, жеманно расправив свой трэн, на корме. А я сел на носу.
— Поэзии нет ни в сердце, ни в природе… Поэзия — ложь! — подумал я.
У моей спутницы опять как будто лопнула струна в груди.
— Послушай! — сказала она мне. — Хоть мы не созданы, чтобы любить друг друга… Но все ж мы можем быть друзьями.
Я посмотрел на нее тусклым взглядом, каким взглянула на меня недавно рыба; так смотрят на свою почтенную и уважаемую бабушку.
— Откуда ты?
— Я из Силезии.
— Ты была замужем?
— В дни моей юности я встретила одного стройного и молодого итальянца, с красивым прямым носом, который шел с шарманкой по улице. Я посмотрела на него, и я в него влюбилась. Когда ко мне являлись свахи, то я кричала:
«Не хочу… Я хочу замуж только за этого синьора с прямым носом…» Но оказалось, что у этого синьора была жена и шестеро детей. Так и не вышла замуж.
Луна расширилась: она как будто выросла в далеком темном небе, напоминая спелую большую репу.
— Я расскажу теперь тебе, — сказала моя спутница, — о двух подземных гномах. Моя могила, в которой я теперь живу, находится в Силезии, на горном кладбище. От природы я очень болтлива… И вот, когда я выспросила все секреты у всех моих соседей и соседок, мне стало очень скучно под землей. Скучать пришлось недолго: когда сгнил мой сосновый гроб, то под ним оказалась трещина, ведущая в подземное жилище гномов. Живут там два забавных гнома. Один — большой, большой… Его я никогда не видела. Когда он повернется там — дрожит земля. А голос у него глухой и грубый. Другой же гном величиной с воробья. Я его часто вижу: он поминутно бегает сквозь трещину. Он такой маленький, трясущийся всегда от страха… У него черный колпачок, величиной с орех, и круглая седая, всегда причесанная борода, как хоботок шмеля. Его обязанность состоит в том, что он, двоясь, троясь и разделяясь на бесконечное количество таких же гномов, присутствует при родах женщин. И когда женщина родит, то гном заботливо осматривает новорожденного ребенка. Если ему покажется, что этот маленький ребенок не будет выделяться ничем особенным среди других людей, — он оставляет его жить. А если же ребенок должен быть чем-нибудь большим, тогда малютка-гном втыкает ему тонкую булавочку в висок. Ребенок умирает, а маленький, согнувшийся, трясущийся от страха гном бежит, бежит… Когда ж случается ошибка, когда рождается и вырастает великий человек, тогда большой сердитый гном жестоко бьет малютку-гнома. Он встряхивает его так, как если бы тот был мешочком, наполненным игральными костями… Я вздрагиваю тогда вся от сострадания и забываю отгонять червей, которые меня грызут.