Щелкнул выключатель.
— Да, — недовольно сказал Сычевой, — исчез. Черта с два исчез! Торчит на том же месте.
Синявкин встал первый, потянулся и сказал:
— Ну, кто как хочет, а я спать пойду. Устал, да и поздно.
— Позвольте! — ахнула девица Чмокина. — А как же он? Ведь он сидит?!
— Да, действительно, — закусил Сычевой свой полуседой ус, — сидит. Гм!.. Ну, знаете что, Аглая Викентьевна?.. Пусть посидит до утра, а там видно будет!
— То есть, как это так? — плаксиво сказала Чмокина. — Я так не хочу! Я — девушка, не забывайте вы этого! И мне, кроме того, страшно одной.
— Да ведь не одна же вы! — утешил Заусайлов-старший. — Он ведь тут тоже будет.
— Спасибо вам за такую компанию! Сами с ним оставайтесь!..
— Действительно, это неудобно! — задумчиво сказал Синявкин. — Надо, чтобы он ушел. Послушайте, вы… как вас?.. Бурачков! Ступайте домой!!
Бурачков поднял на него свои страдальческие больные глаза и жалобно простонал:
— Куда же я пойду! Я не знаю, где мой дом. Это, вероятно, и есть мой дом. Мне холодно.
— Нам наплевать на то, что вам холодно! А шататься по чужим домам тоже не фасон! — вспылил Сычевой. — И что вам вообще угодно?
Бурачков испуганно взглянул на сердитого генерала и понурился.
— Я не знаю, куда мне идти! Мне некуда идти..
— Вот тебе! Нажили на свою голову! — раздраженно сказал Синявкин. — А все Заусайлов. «Голубчик, ты уплотняешься? Ну, уплотняйся, уплотняйся!..» Вот он тут и уплотнился. Попробуйте, сковырните его теперь!
— Вы зачем здесь?! — сердито сказал младший Заусайлов. обращаясь к призраку. — Вам что нужно? Это — ваша квартира? Это — чужая квартира! Вы хотите, чтобы мы полицию позвали? Она вам покажет, как уплотняться!
Бурачков молчал и только испуганно, исподлобья на всех поглядывал.
— Медиум! — вдруг освирепел генерал. — Чего ж вы смотрите?! Это ваше дело избавить нас от него. Вы вызвали, вы и разделывайтесь, как знаете.
— Я же пробовала, — беспомощно пролепетала Фанни Яковлевна. — Ничего не выходит. Очевидно, он слишком уплотнился… Вы же сами просили…
В глубине комнаты тихо, как обиженный ребенок, плакала девица Чмокина. Ей казалось, что Бурачков никуда не уйдет отсюда и поэтому вся ее налаженная жизнь должна пойти прахом.
Генерал не мог видеть женских слез.
Он почти вплотную приблизился к Бурачкову и бешено гаркнул ему в лицо:
— Пошел вон!!
Бурачков только скорбно улыбнулся и прошептал:
— Ну, куда я пойду, ей-Богу?..
Положение создалось невыносимое; все стояли, переминаясь с ноги на ногу, и не знали: уйти ли, бросив хозяйку Чмокину на произвол судьбы — или остаться вместе с ней до утра.
— А не позвать ли полицию? — спросил Синявкин.
— Неприятности могут быть. Ведь паспорта у него нет. Пойдут догадки, всякие подозрения…
— Да уж, без паспорта — это непорядок. Еще, если ты призрак, так сквозь пальцы посмотрят, а уж если уплотнился — тогда ни на что не посмотрят. Пожалуйте на цугундер!..
Я протиснулся поближе к Бурачкову и начал очень дипломатично:
— Скажите, господин Бурачков, а у вас тут, в городе, нет никого знакомых? Постарайтесь вспомнить.
— Позвольте… — призадумался совершенно измученный Бурачков. — Ну конечно же, есть! Столоначальник третьего стола Адриан Игнатьич Кокусов… Не изволите знать?
— Кокусов? — дипломатично сказал я, подмигивая своим компаньонам. — Кажется, знаю. Это какой Кокусов? Адриан Игнатьич?
— Ну да, — оживился он. — Это мой большой приятель. Он на Вознесенском в доме номер семь жил.
— Так поздравляю вас, — фальшиво засмеялся я. — Он там и сейчас живет. Я это доподлинно знаю.
— Серьезно?
Од был доверчив, как ребенок.
— Ну конечно. Ведь он женат?
— А как же. В 1832-м женился на Елене Петровне Гвоздиковой.
— Ну, так и есть! Я его знаю, — вскричал я. — Он мне часто говорил: «Соскучился, — говорит, — я по Бурачкову. Хоть бы одним глазком его повидать». Он вам будет очень рад.
— Как же, как же, — оживился Бурачков. — Приятели ведь мы. Я у него еще Ванечку крестил.
— Ну, Ванечка уже большой вырос. Совсем мужчина. Все про вас спрашивает. Вы бы навестили их.
— И то, пойду, — сказал он, добродушно кивнув мне головой и поднимаясь с места. — И то, пойду. Вот-то радость будет… Как же! Адриан Игнатьич… Ведь мы с ним еще с детства.
Он проковылял в переднюю, надел чью-то барашковую шапку, набросил на плечи поданное мною старое пальто, висевшее в передней без употребления — и, прихрамывая, покашливая, стал спускаться с лестницы.
Мы стояли у окна и с торжеством глядели на этого допотопного наивного доверчивого чудака, которого удалось так легко сплавить…
На другой день девица Чмокина позвонила мне по телефону:
— Послушайте! Вы знаете? Ведь он нынче утром ко мне приходил. Слава Богу, меня не было дома и квартира была заперта. Я сказала швейцару, если еще придет — не пускать.
— Конечно, — одобрительно сказал я. — Гоните безо всяких рассуждений.
— Я и сам так думаю. Вы уж помалкивайте о том, что случилось. Мы все сговорились молчать. А то, Бог его знает, что может выйти.
Заметка в газетной хронике происшествий:
«Вчера в Лесном на опушке рощи был замечен висящий на дереве человек. Одет он был в типичный наряд чиновника сороковых годов. Вероятно, один из неудачников-актеров театра миниатюр, которые расплодились теперь, как грибы, а актеров содержат впроголодь. Бедняга, как предполагают, после спектакля побежал и повесился, не успев даже переодеться… Документов при нем не оказалось. Труп отправлен в Обуховскую больницу…»
Александр Измайлов
ДОСУГИ САТАНЫ
Илл. Н. Герардова
сли я могу сказать, что я всю свою жизнь стремился к таинственному, то должен прибавить, что оно, в свою очередь, всю жизнь бежало от меня. Бежало во все лопатки.
Нужно быть немножко философом, чтобы понять, что, если мы пугаемся призраков, то совершенно так же призраки должны пугаться нас. У нас взаимная антипатия.
Когда я оглядываюсь назад, я вижу немало вычеркнутых вечеров, славных темных ночей, убитых на погоню за привидениями, точно так же бесплодно и бессмысленно, как если бы я проиграл их в карты. За все это время я видел очень мало духов и очень много жуликов.
Я принял столько телеграмм с того света при помощи стучащих столов, сколько их проходит перед телеграфистом хорошей станции в Новый год. Из них я сделал только один вывод, — первейшие умы и таланты значительно глупеют, переходя в мир теней. Умные люди на земле, они, обыкновенно, диктуют через медиумов сплошные глупости. Я пришел к отчаянному выводу, когда Пушкин, — сам Пушкин! — продиктовал нам два стиха и оба с хромающими стопами.
Десятки вечеров, сотни новых лиц, новых столиков, новых обстановок! Но к какому неказистому шаблону сводятся все эти сеансы! Их, может быть, было сто три. Не пугайтесь, — я хочу рассказать только о трех.
…Она была очень почтенная и почти высокопоставленная дама. Когда она потеряла мужа, полного генерала, она стала религиозна, как монахиня.
Я встретил ее в одном чопорном и чинном доме аристократической складки. Это был совсем не мой круг. Тут собирались важные консервативные генералы, необыкновенно почтенные матроны со следами былой красоты, в траурных платьях и с какими-то внушительными старомодными наколками на голове.
Победоносцева, Игнатьева, Плеве[8] здесь звали не иначе, как по имени и отчеству. Реакционный публицист, известный всей России, вещал здесь, как оракул, попивая крепкий чай с великолепным медом, и на него звали, как зовут на пельмени или пирог. Я ходил сюда, как художники ходят на этюды.
Я имел честь с места понравиться генеральше. Тогда она увлекалась католицизмом, и целый час я выкладывал ей все, что знал о католиках и папе. Когда через несколько месяцев я встретил ее в другом доме, она была уже вся во власти спиритизма. Она так и ухватилась за меня обеими руками.
8