— Бабушка уехала.
— Как уехала?
— А вот так, взяла да и уехала.
Выяснилось, что Вера, закончив свой фильм «Сломанный свет», стала ездить по фестивалям, поэтому Галине Наумовне пришлось оставить Аню в Ленинграде, а самой ехать в Москву, чтобы заботиться о маленькой Маше. Аня стала очень скучать. После отъезда бабушки она прожила в доме у чужих людей меньше месяца. Потом села в поезд и поехала домой.
Когда бабушка увидела ее в дверях, то чуть не упала в обморок: она умела переживать задним числом и наверняка представила себе маленькую Анюту, которой было чуть больше двенадцати, одну на вокзале, в ночном купе с неизвестными людьми.
Здесь я хочу сказать несколько теплых слов в адрес моей бывшей тещи. По профессии учительница, она с момента рождения девочек полностью посвятила себя им. Галина Наумовна могла бы устроить свою личную жизнь и не отягощать себя заботами о внучках. Но она пожертвовала всем, что имела и что могла бы иметь, и стала жить только для них. Во времена пеленок она весь день только и делала, что стирала да гладила, а ночью не отходила от девочек, не переставая нянчить и баюкать. Подрастали девочки, прибавлялось забот. То надо их покормить, то погулять с ними в парке, то почитать на ночь сказку. Куда они — туда и бабушка, куда бабушка — туда и они. Если, случалось, они напроказят, бабушка первая бросается их защищать. Кто больше всего обеспокоен кашлем Анютки? Бабушка. А плохим аппетитом у Маши? Бабушка. Самый лакомый кусочек — внучкам, самый сладенький — тоже им. Ну как не любить такую бабушку! Но время шло, и плотная, порой чрезмерная опека бабушки стала сковывать свободу нашим юным особам. Участились ссоры, взаимные претензии. Я бывал свидетелем некоторых сцен и, должен сказать, всегда принимал сторону Галины Наумовны. Подросшие дети, узнав о своих правах — правах свободной и независимой личности, безоглядно бросаются в бой, чтобы настоять на своем и утвердить свой авторитет. И первыми жертвами этой революции, как всегда, оказываются те, кто рядом. Поскольку я был за океаном, а мама постоянно в разъездах, чувствительный удар приняла на себя бабушка.
Итак, Аня вернулась в Москву.
К счастью, несмотря на то что Аня самовольно бросила обучение в Вагановском, все обошлось: ее приняли в училище Большого театра, в класс Софьи Головкиной.
А Маша все реже и реже стала посещать художественную школу. Как и в случае с Аней, я ничего не мог с этим поделать. У Маши участились приступы аллергии, и поэтому врачи настоятельно рекомендовали лечение в специальном детском санатории. Какая уж тут школа, когда ребенок задыхается от аллергической астмы! Машу устроили в санаторий, расположенный в чудесном подмосковном лесу. Там она — без бабушки и без мамы — стала жить как вольная птица, не утруждая себя ни рисованием, ни учебой. Благо на пользу ей пошли чистый воздух и лечебно — оздоровительный курс.
Время от времени я посылал девочкам посылки. Это было огромной радостью — подбирать им платья, комбинезончики, курточки и свитера. Я воображал их в этих нарядах, и на сердце делалось тепло. К вещам прикладывал свои письма, печатая их на машинке, чтоб легче было прочесть. Мне хотелось письмами хоть как‑то компенсировать отсутствие живого общения. Я писал подробно, но, как ни старался, писем Джавахарлала Неру к Индире Ганди у меня не получилось. Может, и в самом деле нужно отбыть срок в тюрьме, как великий индус, чтобы глубоко погрузиться в предмет разговора? Не знаю. Думаю, что я просто припоздал: времена эпистолярного жанра безвозвратно ушли. Девочкам значительно легче было трепаться по телефону, нежели отвечать на мои послания.
Понятно, я не задавал дочкам нескромных вопросов о маминой личной жизни. Да они бы и не ответили. Лишь потом я узнал, что сердце Веры в те дни уже безраздельно принадлежало другому человеку. А разве могло быть иначе?
В самом начале моего пребывания в Америке Вера порекомендовала мне обратиться за помощью к Фонду Сороса в России и назвала имя директора, ответственного за культурную программу. Так я впервые услышал имя будущего мужа Веры — Кирилла Шубского. Мы обменялись с Кириллом несколькими деловыми письмами. Фонд Сороса денег на фильм не дал, так как в это время реорганизовывался. Но имя Кирилла Шубского мне запомнилось. Потом я познакомился с ним лично. Высокий, обаятельный, немного похожий на Роберта Де Ниро, в прошлом профессиональный хоккеист, Кирилл оставил культурную программу Сороса и организовал (или продолжил, не знаю точно) свой собственный бизнес, связанный с кораблями. От культурных связей у него остался лишь контакт с популярной киноактрисой. Мне кажется, что Вере повезло: Кирилл оказался добрым и глубоко порядочным человеком.