Обняла Фрица. Ласково сказала:
— Не надо больше о войне, ладно? Убивать друг друга могут дикие ЗВЕРИ. А МЫ МОЛОДЫЕ, НАМ ЖИТЬ НУЖНО, детей рожать, много — много. Разве Фрицу нравится война?
— Нет. Гитлеру нравится. Отто нравится. А мне нет.
Как‑то я призналась моему новому другу, что очень голодна. На следующий же день пожилой жандарм протянул МНЕ кусочек хлеба с маслом и мармеладом.
— Это Фриц дал, — сказал он.
Вечером я поцеловала Фрица. Он зарделся до корней волос. На следующий день — снова от него передача. Так продолжалось несколько дней. я видела, что фриц окончательно привязался ко мне. мы вели разговоры о жизни после войны, о музыке, о прочитанных книгах.
Наконец Фриц признался:
— Катя! Я тебя люблю. Ты хорошая. С тобой я забываю, что далеко ОТ МАМЫ, от братьев. У меня три маленьких брата. Я не хочу воевать. Хочу работать. Хочу жену, детей хочу. Катя… ты будешь моей женой?
— Да, Фриц, буду! Но я беременна. Помоги мне сделать аборт. Фриц домогался близости, но я отстранялась, делая вид, что мне Трудно совладать с собой, что млею от его ласк.
— Потом, милый, потом…
При всей искренности возникших чувств Фриц тем не менее регулярно докладывал Отто, как я себя веду, о чем ведем разговоры.
Кроме фрица, были еще наблюдатели, но я делала вид, что не обращаю внимания на слежку, обнимала фрица и вела себя, как влюбленная.
По вечерам немцы учили меня танцевать. я вела себя развязно и весело.
Как‑то в обед брала из колодца воду, подошли какие‑то женщины с граблями — воды попить. Сначала стояли молча, а потом одна бойкая не выдержала:
— О — от, шлюха, а? С Фрицем гулять заладила, прынцесса! Наши умирают, а ты… Продажная сволочь!
— Молчи, Перестань, — сказали ее подруги, — А то еще нажалуется. Брось ее, проститутку!
Презрение женщин разрывало душу, хотелось плакать, хотелось все Им рассказать. Но Это Был Бы Конец.
В жандармерии работало много наемных женщин. они сгребали и стоговали сено, мазали хаты, занятые фашистами, стирали, — всё это, чтоб не умереть с голоду.
Однажды я сидела и штопала. Женщины облущивали стены и потолок, готовили их к помазке. На лестнице, приставленной к стене, Маленькая веснушчатая девушка смотрит на меня сверху вниз и по — доброму улыбается. разговаривать с пленными вольнонаемным не разрешалось, поэтому Мы с Ней обменялись улыбками, но ни слова друг Другу не сказали.
Когда плесневели головки сыра, немцы заставляли сыр обрезать. Мы это делали за домом, во дворе. Смотрю — веснушчатая девушка старается подобраться ко мне поближе, приветливо улыбается. Ее расположение ко мне и радовало, и пугало: не западня ли?
— Катя, не бойся. Ты наша, мы знаем, — шепнула она мне. — Меня Надей зовут.
Дня через три Надя улучила момент — и снова ко мне:
— Мне мой друг, Виктор, сказал, чтобы я подошла к тебе и напрямую спросила: что нужно?
Я пожала плечами — не понимаю, мол, о чем толкуешь.
— Виктор — пленный, — продолжала Надя. — Я спасла его, вылечила от ран. Он живет у меня, людям говорим, что муж, но он мне как брат. Жандармы за тобой наблюдают, но и сельские тоже. Виктор сказал, что так уверенно, легко и свободно вести себя в логове фашистов может лишь хорошо подготовленная разведчица. Пленные восхищаются тобой. Правда, когда ты поёшь для немцев, начинаются споры: кто же ты все‑таки? Но почти все за тебя!
Несмотря на то что я чувствовала доверие к Наде, от серьезного разговора увиливала, боясь завалить дело.
— Ну что ж ты молчишь, Катя? Что тебе нужно? Скажи…
Молчала. Подошел Фриц. И тут Надя, как будто продолжая разговор, сказала:
— У нас живет бабка, она аборты делает. если бы тебя с фрицем отпустили, она бы тебе помогла…
Я На секунду замешкалась, но лишь на секунду.
— А зачем Фрицу к бабке идти? — сказала я. — Мужчине? Спроси у этой бабки, согласится или нет. Я и без Фрица аборт сделаю.
Чтобы приучить Фрица к долгим отлучкам, уходила к Наде огороды поливать. Он отпускал меня, а я через два — три часа возвращалась. Фриц встречал меня под нашей копной.
— Катя! — обнимал он меня. — Моя Катя! Ты — моя!
В один из дней я осторожно спросила у Нади:
— Ты думаешь, в три — четыре дня я смогу перейти фронт?
— Фронт? — вскрикнула Надя и бросилась мне на шею. — Виктор был прав! Он сразу сказал, что ты наша! Как только тебя привезли в жандармерию, он сразу же сказал. вот только твоя игра с толку сбивала. Танцуешь, поешь, к Фрицу на колени садишься. Ночуешь вместе с предателями. Да, остерегайся Петра. Среди пленных он — собака. Выслуживается… Фронт от нас близко, Катя. Я все сделаю, я помогу.