— Возьми агента. Заработаешь большие деньги и поставишь на них фильм. Чем не выход из положения?
— У меня акцент, — объяснял я, — это во — первых. А во- вторых, я люблю командовать. — Я нарочно повысил голос: — Ты думаешь, почему я режиссер? А? Так что не мешай мне.
— Командуй, ЦАР! — шутливо парировал Джон, не справившись с мягким знаком в слове «Царь», и мы возвращались к работе.
Иногда мы работали у Джона.
Чтобы нам не мешал его пятилетний сын, Джон отправлял мальчика с няней на пляж, но тот рвался домой, и она не могла его удержать. Прямо с порога он бросался к отцу, осыпая песком и водорослями наш рабочий стол.
— Донован, пожалуйста, — робко останавливал сына Джон. — Ты видишь, папа работает. Видишь, мы с дядей Родионом работаем. Пойди в свою комнату, поиграй.
— Н — не — е! — вывертывался из рук отца маленький Донован.
Джон вставал из‑за стола и нес брыкающегося мальчика в детскую. Но Донован упорно возвращался к Джону на колени.
— Донован, пожалуйста, — Джон уносил Донована на балкон и обкладывал его стеной из любимых игрушек. Но едва Джон садился за компьютер, как мальчик снова был тут как тут.
В конце концов Джон сдавался. Извинившись передо мной, он садился на пол играть с сыном, а я уезжал домой.
Я давно уже обратил внимание на то, что в Америке очень церемонно обращаются со своими детьми. Родители не умеют отказывать им ни в чем и слишком часто водят их на прием к психоаналитику.
Вот пример.
Донован проснулся в страхе — ему приснился дракон. Ничего удивительного: мальчик насмотрелся драконов в мультфильмах. Но его отец в панике. Он немедленно отправляется к детскому психоаналитику.
— Вы в разводе с матерью Донована, не так ли? — говорит тот. — Так вот, ваш мальчик нуждается в серьезной терапии. Я рекомендую приводить его ко мне три раза в неделю. Если вам это не по карману, можно, конечно, ограничиться одним сеансом в неделю. Но я бы рекомендовал три раза.
Этот доктор берет 150 долларов в час.
Джон водит бедного Донована к психоаналитику вот уже четвертый год. Убежден, что жадность врача никогда не позволит ему признать, что Донован здоров. Изнеженность и избалованность мальчика видны невооруженным глазом, но доктор хорошо промыл мозги Джону, и тот будет водить к нему сына до тех пор, пока не разорится.
Согласен, что нужно просвещать родителей, издавать теоретические работы по психоанализу, распространять популярные книги — советы (по примеру доктора Спока), но это не снимает с родителей ответственности за психологическое здоровье детей. Излишнее увлечение психотерапией, на мой взгляд, сделало американское общество чересчур инфантильным и неприспособленным к трудностям жизни.
Я убежден, что роль психолога должен исполнять не чужой дядя, получающий за это деньги, а мать или (и) отец. Именно родители должны разговаривать со своими детьми, играть с ними, проводить свободное время. Словом, делать все то, что я не делал, оставив Аню и Машу на произвол судьбы.
Я скучал по ним безумно.
Правда, в последнее время я видел их чаще, но это не компенсировало недостаток общения в прошлые годы.
За время подготовки «гастролей» Стэнфорда я побывал в Москве несколько раз. Девочки очень выросли, очень похорошели. В них появилось что‑то новое, незнакомое мне. Возможно, и я изменился. Говорят, появился акцент. Образ «того» папы сменился образом «этого».
Родные мои доченьки, приходило ли вам когда‑нибудь в голову, что нас разделяет не только океан, но еще и время? Новый папа уже никогда не будет рассказывать вам сказки, не будет играть с вами в футбол или плавать на дельфине, как бывало раньше. Время ушло. И уходит — каждый день. Если раньше слово «папа» значило для вас полмира, то сейчас, в бурной подростковой жизни, папа — всего лишь клочок лоскутного одеяла, лишь мазок краски на разноцветной палитре.
Я ездил по городским больницам и брал девочек с собой. Притихшие, они ходили по палатам, приглядываясь к больным детям. Они видели оборотную сторону жизни и то и дело переспрашивали меня, тяжело ли больна вон та худенькая девочка и выживет ли тот спящий мальчик. Они сочувствовали бедным детям, речь их потеплела, лица смягчились. Но особенно трогательно было то, что на виду у врачей они прижимались ко мне, брали под руку, что‑то нашептывали, хотели быть ко мне как можно ближе. Я чувствовал, что они неотъемлемая часть всего того, чему я отдал свое сердце.