— Родион, вы что, в самом деле можете снять фильм за пятьдесят тысяч? Это же нереально.
— Почему нереально? — спокойно ответил я. — Наташа имела в виду чистое производство, без актеров. Актеров оплатим мы сами. У нас уже есть сто пятьдесят тысяч.
— А — а-а! Это другое дело. И когда вы собираетесь вернуть мне долг?
— Год, считай, уйдет на производство, ну и год — на продажу.
— Хорошо, я дам вам пятьдесят тысяч на два года под средний банковский процент.
Неплохое начало!
Мысль рискнуть своими деньгами — мысль отчаянная. Пожалуй, на подобный шаг мог пойти только заядлый игрок, любитель острых ощущений, или такие, как мы с Наташей, аутсайдеры, у которых не оставалось никакого другого выхода.
Единственный вопрос, на который мы не могли пока ответить, о каком фильме идет речь. Мы подсчитывали деньги, предназначенные для производства, но не знали, что будем снимать. Телега оказалась впереди лошади.
— Ты хочешь снять «Кору»? — спрашивала Наташа.
— За двести тысяч? Не справлюсь.
— А «Психушку»? В Москве, наверное, все дешево.
— Сегодня в Москве даже самый простенький фильм обходится в миллион — полтора.
— А что же тогда? Для «Русской рулетки» нужно пятнадцать миллионов. «Лебеди» еще дороже. «Небольшой дождик в четверг»?
— Нет, не потянем.
— Вот это да! А на кой черт тогда мы всё это затеяли?
— Я думаю, надо написать что‑то попроще, подешевле.
Я назначил встречу с Эриком Ли Бауэрсом и сказал ему, что, несмотря на то что «Кору» мы по — прежнему любим, после катастрофы с Шамаевым мы не можем больше рассчитывать на чужие деньги. Мы решили вложить свои собственные средства, но их на «Кору» не хватит. Следовательно, нам надо придумать новую историю, поменьше масштабом.
Эрик слушал меня равнодушно, он все никак не мог смириться с крахом «Коры». Жена Эрика и вовсе не хотела с нами разговаривать. В тот день мы разошлись, ни о чем конкретно не договорившись.
Я знал, что Эрика можно заинтриговать лишь интересно закрученной историей. Как всякий творческий человек, он натура увлекающаяся. Но у меня пока не было такой истории. Мне следовало ее придумать.
Интересно, как путешествует мысль. Меня никогда не увлекали глобальные идеи. Небольшая заметка, мимолетное наблюдение, деталь, мелочь, случайное слово — и зернышко пускает корешок. Разумеется, «пустячок» только кажется пустячком, он должен тебя задеть, и задеть за живое. Душа предчувствует глубину и вибрирует в ответ. Говоря о формировании идеи, я умышленно подчеркиваю: душа и сердце, потому что сердечное, эмоциональное в творчестве для меня важнее всего. Мозг лишь подхватывает желание сердца и придает возникшим эмоциям словесную, музыкальную или ритмическую форму и наделяет ее смыслом. Конечно, существует бесконечное множество иных толкований, приоткрывающих завесу над таинством творчества. Но спросите, что подвигло художника, писателя или композитора на создание того или иного произведения, каков был первый импульс. Уверен, он сошлется на что‑то, тронувшее душу. Зародыш художественного творения гнездится в сердце.
Впрочем, не исключаю, что моя теория наивна, что в мире искусства многие отдают предпочтение работе мозга. В своих рассуждениях я лишь опираюсь на собственный опыт и опыт тех, чьи художественные творения вызывали во мне эмоциональный отклик.
Какую же историю мне хотелось придумать? Что послужило толчком, импульсом?
Как вы знаете, в сентябре 1995 года мы отправили в Казань группу кардиоспециалистов Стэнфордского университета и спасли тридцать маленьких детей. Все они теперь бегают здоровые и больше не жалуются на сердце. Но были и такие, которым не повезло. Среди детей «отказников» была и шестилетняя Люда Игнатьева.
Смешная, похожая на маленького гномика, она была очень обаятельна. У Люды был очень сложный порок сердца и узкая аорта, поэтому американцы решили не рисковать.
Мы привязались к Люде и были очень расстроены решением врачей. Она жила в небольшом поселке, и поездка в Казань была непростым делом: семья Игнатьевых едва сводила концы с концами. Мать Люды, Мария, вот уже пять лет ездила с девочкой по больницам России и всюду получала один и тот же ответ: Людочка обречена и никто не может ее спасти. Мнение американских врачей подтвердило трагический прогноз.
— Брюс, — обратились мы к хирургу Брюсу Райтсу, — неужели ничего нельзя сделать?
— Здесь, в Казани, однозначно нет. Возможно, в Америке… еще можно было бы попытаться.
— Правда? Значит, шанс есть? А что, если мы привезем Люду к вам в Стэнфорд?