Город горел сотнями пожаров. Если бы в те дни было ветрено, Лос — Анджелес сгорел бы дотла. К счастью, стояла тихая погода, и дым пожарищ черными свечками вздымался к небу. Полиции не хватало. Грабежи распространились на десятки километров. Город кишел грабителями, как муравьями. Без всякого стеснения и страха люди сновали по раскуроченным магазинам, загружали доверху свои машины, отвозили награбленное домой, тут же возвращались и снова бросались в проломы. Я видел лица этих грабителей. В них совсем не было злобы или остервенения. Они с удовольствием таскали громоздкие коробки, пакеты, ящики. Смеясь, они пробегали мимо беспомощно стоявших полицейских, которым не под силу было унять людской водопад, низвергавшийся из разверстых стен и окон. Некоторые мародеры не стесняясь давали интервью.
— А что я, хуже других, что ли? — говорили они. — Все берут, и я беру.
— Но ведь это все не ваше! — пытался внушить журналист.
— Будет наше! — весело неслось в ответ.
Среди тысяч пострадавших владельцев магазинов нашлись и свои герои. Одна корейская семья, все — от мала до велика — вооружились пистолетами, ружьями и гранатами и не подпускали грабителей к своему дому. Большинство же оказалось менее воинственным и поплатилось за это.
С балкона нашего дома на Васанта — Уэй город был виден как на ладони. Огни пожарищ стали приближаться к голливудским холмам, то есть к нам. По нашей тихой улочке с бешеным ревом пронесся автомобиль без крыши, битком набитый неграми. Они внимательно присматривались к местности. По — видимому, то были разведчики, готовившиеся распалить костры у подножия знаменитых белых букв. Я спустился вниз, развернул шланг и стал обливать стены дома мощной струей воды, надеясь, что мокрое дерево не так‑то легко будет поджечь. Ни у меня, ни у Наташи не было оружия, чтобы противостоять вооруженным до зубов неграм. Ночь была чрезвычайно тревожной. Я провел ее у входной двери, прислушиваясь к подозрительным звукам и движениям и беспрерывно поливая деревянные стены. Наташа то и дело спускалась ко мне.
— Ну что? — спрашивала она.
— Не беспокойся, — отвечал я. — Пока все тихо.
— По новостям только что сказали, что горит Jla — Брея (улица рядом с нашим офисом). Ужас!
— Сюда пока не добрались. Выключай телевизор и ложись спать.
На следующий день по телевидению выступил растерянный Родни Кинг, «виновник торжества». Он промямлил что‑то невнятное по поводу того, что он‑де не думал, что разгорится такой пожар, призывал к миру и пониманию. Но жалкого негра никто не слушал. Да и не в нем было дело. В людях было разбужено звериное, подлое начало, и противостоять этому злу способна была бы лишь значительная военная сила. Мэр города Лос — Анджелеса Том Брэдли вызвал федеральные войска.
Когда бунтующих угомонили, жители города вышли на улицы. Лос — Анджелес предстал их взору искалеченным до неузнаваемости. Стены домов были пробиты и обожжены, автомобили перевернуты, асфальт усыпан битым стеклом. Повсюду видны были следы крови, валялись пустые гильзы от патронов. Даже самые несгибаемые активисты негритянского движения и те испытывали неловкость и стыд, взирая на картину разорения. Но их смущение длилось недолго. Они принялись втолковывать публике, что черные тут вовсе ни при чем, что черные (и латиноамериканцы) были доведены до такого состояния несправедливостью и унижением. Получалось, что стыдно должно быть не тем, кто избивал, грабил, стрелял в пожарных и полицейских, а всем нам, мирным жителям. Ну что ж, пришлось взять эту вину на себя. Мэр, с покаянной речью и с распростертыми объятиями, принял на работу по восстановлению города десятки тысяч безработных, тех самых бунтовщиков, которые всего несколько дней назад беспощадно разрушали его. На улицах зазвучал рэп — любимая музыка черных. Полицейским, побившим Родни Кинга, на повторном суде дали срок, негров, избивших Реджиналда Деми, простили.