А запах парного молока? Или выпеченного хлеба? А вкус? Как воссоздать на бумаге похрустывание крепкой хлебной корочки и горячее, слегка влажное дыхание разломленного каравая, только что вынутого из печи?
Но и это не всё.
Есть нечто, забравшееся в подсознание. Это чувство покоя, умиротворения, уверенность, что с тобой ничего не случится.
Все семейство в сборе. Поужинав, дядья (одному девятнадцать, другому двадцать один) выходят во двор — размять кости. Тем временем бабушка и тетя Нюся принимаются готовить во дворе общую постель — раскладывают одеяла, простыни и подушки поверх сена, разморенного за день и бьющего в нос густым, настоенным запахом полевых трав. На правах ребенка я пользуюсь всеми привилегиями и первым забираюсь под одеяло. Постепенно укладываются все: бабушка, две ее дочери и два сына. Я лежу посредине, надежно защищенный с двух сторон взрослыми. Дядья и тети о чем‑то беседуют, а я, уставившись в звездное небо, просто лежу.
Бабушка была верующей и часто заводила разговор о Боге.
— Нельзя делать плохое. Господь все видит. Украдешь или обманешь, думаешь, сделал тихонько — тихонько, никто не узнает, ан нет: Богу все известно.
— Бог когда‑нибудь спит, бабуль? — спрашиваю.
— Никогда.
— А где он? Почему его не видно?
— Потому что люди слепые.
— А раньше ты говорила, что Бог на небе…
— На небе, на небе, где ж еще?
— Значит, летчики его видят.
— Может, и видят… — уклончиво отвечает бабушка и, зевнув, крестит рот.
— Я хочу быть летчиком.
— Вырастешь — будешь. Спи.
— Я тогда прилечу к тебе и сброшу посылку. А, бабуль? Вот обрадуешься…
Я поворачиваю голову к бабушке, но она уже спит.
Когда мне было полтора года, бабушка впервые отвела меня в ближайшую церковь, километрах в семи от Скалеватки. Имени Родина в святках, естественно, не было, поэтому меня окрестили Георгием.
Бабушка водила меня в церковь регулярно. Дорога была дальняя и занимала не менее двух часов, но мне всегда нравились эти далекие походы. Прямо за нашей хатой, крайней в селе, открывались чудесные холмистые горизонты. Сначала мы шли по большой дороге, затем сворачивали на тропу, зигзагами спускавшуюся к Ингульцу, какое‑то время шли вдоль реки, находили мелководье и переходили речку вброд. Потом отдыхали у тихой (райской) заводи, под цветущими кустами паслена. Отдохнув, шли дальше.
Бабушка ходила в церковь в своей самой нарядной одежде: в черной юбке, серой кофточке и белом платочке.
По другую сторону Ингульца совсем не райский пейзаж, криворожский. Добыча железной руды велась в Кривом Роге открытым способом, поэтому город существовал как придаток к унылым карьерам, по сторонам которых громоздились отвалы пустой руды. Земля то и дело содрогалась от мощных взрывов.
— Они уже у Ингульца взрывают, — как‑то заметила бабушка. — Так и до Скалеватки доберутся.
— А зачем они взрывают, бабуль? — спрашиваю.
— Раздробляют породу. Потом экскаваторы понаедут, самосвалы. Да…
Бабушка вздыхает и останавливается. Я тоже останавливаюсь.
— Иди вперед, — говорит бабушка и слегка приподнимает длинную юбку. — Не смотри на меня.
Я иду дальше, невольно прислушиваясь к слабому звуку струйки, падающей на каменистую тропинку. Бабушка меня нагоняет, просит прибавить шаг. Я знаю: еще немного — и мы на месте.
В пять лет мама увезла меня с собой. Целый год я прожил с нею в каком‑то незнакомом, большом и скучном селе, где мама работала учительницей. Однажды вечером мама решила куда‑то пойти.
— Я приду поздно, — сказала она. — Съешь яблоко — и спать.
— Я не хочу один! — вскричал я. — Я боюсь!
— Закройся изнутри на крючок. Постучу — откроешь.
— А что, если это будешь не ты?
— Кто ж еще? Злой волк? — засмеялась мама и поцеловала меня. Она не раз рассказывала мне сказку о Красной Шапочке. — Красная Шапочка, сынок, не успела предупредить бабушку. А я тебе дам сигнал.
— Как?
— Дай ножку.
Мама достала бечевку, привязала один конец к моему большому пальцу, другой конец унесла за дверь. Вернулась и сказала:
— Тсс… Я спрятала конец веревки в таком месте, что никто не найдет. Дерну с улицы за палец, знай — это мама.
Наступила ночь, полная страхов.
Фитиль керосиновой лампы обгорел и стал потрескивать и мигать, отбрасывая на неровную стену причудливые тени. Ветер со скрипом раскачивал деревья и стучал в окно сухой веткой, точно ведьма клюкой. На чердаке послышались вкрадчивые шаги. Донесся чей‑то слабый стон.