Незаметно росла наша Аня.
Не успели мы отпраздновать ее первый день рождения, как Вера снова забеременела.
Широкие одежды, большие ожидания.
И вот 28 июня 1980 года в окошке роддома я увидел новое чудо — Машеньку.
Привезли домой. Распеленали. Настоящая принцесса на горошине: такая маленькая, что могла поместиться на ладони. Я бережно подхватил ее под спинку и окунул в ванночку с теплой водой.
Образ дочери, доверчиво расположившейся на ладони, никогда не изгладится из моей памяти.
Несмотря на то что Вера дважды стала матерью, она выглядела удивительно молодо. Ничуть не хуже, чем в первый день, когда я увидел ее в коридоре «Мосфильма».
В свое время, готовясь к «Врагам», я пригласил на одну из ролей Фаину Раневскую. Она обрадовалась моему предложению, но, узнав, что съемки будут проводиться в Сочи, отказалась, так как была слаба здоровьем. После экспедиции она позвонила мне, справляясь, как дела. Потом я стал звонить ей сам.
Однажды раздался телефонный звонок. Вера взяла трубку.
— Да, — сказала она, — пожалуйста… Что? Кто я? Я Вера…
Вера протянула мне трубку.
На другом конце провода была Раневская:
— Дорогой мой, с кем это я сейчас разговаривала? С ангелом?
— Нет, Фаина Георгиевна, это была Вера, моя жена.
— Нет, не спорьте, она не жена, она ангел. У нее такой чистый ангельский голосок, не поймешь — мальчик или девочка. Чудо, просто чудо. Я звоню вам, дорогой, чтобы испросить у вас разрешения. Помните, вы написали мне письмо после спектакля? Я бы хотела передать ваше письмо в Бахрушинский музей. Они там что‑то обо мне собирают. Можно?
— Конечно.
У Фаины Георгиевны был незабываемый голос. Низкий, почти мужской. И интонации, не поддающиеся описанию. Слегка ироничные, полунасмешливые и в то же время пронзающие тебя своей глубиной.
— Вчера у меня было свиданье.
— С кем, Фаина Георгиевна?
— С Мишенькой Лермонтовым. Какой же он все‑таки еще мальчик. Я читала его стихи и плакала. Грустный, обозленный мальчик. Вы любите Лермонтова?
— Да, конечно.
— Я его очень люблю. Так и хочется прижать его к груди. Только какая радость в старушечьих объятиях!
Своей оголенной прямотой Фаина Георгиевна напомнила мне другого человека. Танцовщика Махмуда Эсамбаева.
Я познакомился с Махмудом на одном из киноконцертов. Он подошел ко мне за кулисами и с напускной строгостью сказал:
— Вы мне должны!
— Я?
— Да, вы! — сказал Эсамбаев. — Я в вашу честь угостил сто человек.
Я не уловил юмора и пожал плечами.
— Нет, вы от меня так не отделаетесь, — сказал он.
— Что мне надо сделать?
— Во — первых, прийти на мой концерт. Немедленно. Завтра же.
Выяснилось, что семь лет назад Эсамбаев и вправду закатил пирушку после премьеры «Сердца матери», на которой присутствовали Донской и другие важные гости. Меня там не было, так что застолье было не в мою честь. Махмуду почему‑то запомнилось имя Родион.
— Не имя, — уточнил Махмуд, — а глаза. Умные и… черные, как маслинки.
Пришлось пойти на его концерт.
Пятидесятилетний Эсамбаев все еще производил впечатление. Правда, он очень увлекался пышными нарядами. И танцы перемежал болтовней. Но мне все равно было очень интересно. Главным образом потому, что я вдруг обнаружил, что в Эсамбаеве дремлет великий комик. Я намотал это себе на ус и забыл.
Прошло несколько лет. И вот в 1974 году я начал снимать «На край света» и на одну из небольших ролей утвердил режиссера и актера Владимира Басова. Но прямо перед съемкой Басов отказался. Что делать? Я вспомнил о Махмуде.
Махмуд согласился, не вникая толком, что ему предстоит играть. Согласился по дружбе, просто чтобы меня выручить. Ему дали авиабилет, на котором все еще значился Басов, и он, заинтригованный, полетел в Черкассы.
Еще больше он удивился, когда узнал, какую роль ему предлагают.
— Вы должны сыграть подонка, — сказал я ему, — подзаборного пьяницу, потерявшего человеческий облик.
Махмуд заметно поскучнел. Ему это было чуждо.
И тогда я стал сочинять:
— Теперь представьте, что он талантлив и когда‑то подавал большие надежды. Но спился. Потом жена бросила. Ребенка отобрали. А был профессиональный танцовщик! Может быть, даже хороший.
— Танцовщик? Правда? — оживился Махмуд. — Это интересно…
И вдруг рассмеялся, видимо вспомнив кого‑то, кого хорошо знал.
Я стал фантазировать дальше, наделяя образ массой подробностей. Это подействовало: Махмуд увлекся.