На следующий день, переговорив с продюсером Ли Дэйвисом, Давыдов сказал:
— Продлеваемся на месяц. Ли в восторге от Парижа. С ним здесь и жена и сын. Все довольны.
Я был взбешен:
— Мне плевать, что все довольны. Мне надо уехать!
Давыдов посмотрел на меня с любопытством:
— Не понимаю. Месяц в Париже! Ты до этого бывал здесь?
— Бывал!
— Бы — вал… Это сказка! Хочешь, я позвоню Наташе? Тут ведь объективные причины: посольство не переспоришь.
— Да не хочу я здесь торчать, елки — палки! Я прошу тебя помочь.
По — видимому, Давыдов понял, что мое настроение — не прихоть, и он принялся тут же названивать каким‑то чиновникам в Штатах. Виза была получена через три дня, и я на крыльях счастья полетел в жаркий, мутный от вечного смога Лос — Анджелес. И вместе со мной — недовольная съемочная группа.
Сюжет для триллера (в стиле Хичкока) обрел четкие формы в моем сознании, так что по приезде в Лос — Анджелес мы с Роном начали активно работать. Мы встречались чуть ли не каждый день. Между нами установилось полное согласие. Наташа была рядом и всегда приходила на помощь, когда мой словарный запас истощался. Я вслух, сцену за сценой, выстраивал будущий фильм, Рон подробно все записывал. Затем мы расставались, и через два — три дня то, что мы придумывали и обговаривали, можно было увидеть на бумаге. Мне нравился стиль Рона (не сравнить с Дженнифер) да и сам он, деликатный, умный.
Рон бывал у нас дома. Стал нашим другом, но мы никогда не задавались вопросом, почему он в сорок лет не женат. В Америке не принято лезть в душу.
Как‑то у нас в гостях был президент телевизионной студии «Уорнер Бразерс» Ричард Робертсон. Наташа знала его много лет и называла по — свойски Дик. Дик то и дело в кого‑нибудь всерьез влюблялся. В этот раз он привел с собой атлетического сложения девицу, настоящую культуристку. Так вот эта упругая девица тут же положила глаз на нашего застенчивого Рона. Попробовала даже завязать с ним отношения, но Рон вежливо сказал «нет». Как это можно было истолковать? Очень просто, девушка не в его вкусе. Однако со временем стало очевидно, что никакая девушка его не сможет прельстить. Никогда.
Сознание того, что Рон того же поля ягода, что и Дима Демидов, нас с Наташей нисколько не смутило. Хороший человек и есть хороший человек.
Пришла зима в Калифорнию. Смешно сказать — зима. По — летнему сияет солнце над головой, и даже в пасмурную погоду можно ходить налегке. Мои московские теплые вещи висят нетронутыми уже вторую зиму. Быстро бежит время. Убегает…
Как там Анютка? Она в Вагановском училище в Ленинграде. Там сейчас, наверное, сыро, мерзко. Что они с бабушкой делают долгими вечерами? В Москве тоже слякотно, и Машулька, наверное, с ангиной или с насморком. Как обычно…
Я думаю о них, и меня всякий раз охватывает беспокойство, поднимается волна жалости.
Анютка… Мне кажется, ей будет тяжело в жизни. Замкнутая, упрямая. К ее сердечку пробиться нелегко.
А Маша? При ее оптимистичном, задорном нраве так ли уж все безоблачно? Ее преследует аллергия — от грязного воздуха, от воды, от ее любимого попугайчика, от всего…
Разумеется, живя с Наташей, я помалкивал о своих тревогах, чтоб не сталкивать лбами две силы — любовь к ней и любовь к девочкам. Только вот вопрос, почему эти чувства сталкивались, а не мирно сосуществовали?
Ответ: потому, что моя любовь к детям значила для Наташи кровную, а значит, и неразрывную связь с Верой.
— Ты говоришь о детях, а думаешь о ней! — вспыхивает Наташа.
Расстроенный, я садился за пианино…
Мы с Роном наконец закончили наш триллер и назвали его (с Наташиной подсказки) «Психушка».
Я работал над этим сценарием с особым подъемом. Не только потому, что был творчески удовлетворен и надеялся на успех, а еще и потому, что основа истории документальна. Излагая ее, я избавлялся от давней боли, связанной с воспоминанием о матери, которую за инакомыслие упекли в психиатрическую больницу.
Позволю себе рассказать эту историю.
Во времена Хрущева мама решила, что Никита Сергеевич сможет навести порядок и выпустить из застенков ГУЛАГа политических заключенных.