Я залечивал раны и не хотел травмировать себя новыми надеждами. Все это булшит, обман: кто‑то сказал, что кто‑то читал, что кому‑то понравилось. Хватит! Надо думать о реальных вещах. Как нам быть с пропиской в Москве, в какую школу там пойдет Катя, дадут ли мне мастерскую во ВГИКе. Не скажу, чтобы мне приятно было обо всем этом размышлять, но, во всяком случае, я чувствовал, что таким образом стою на земле, а не витаю в облаках.
Когда‑то Анатолий Давыдов дал мне хороший совет. Чтобы как следует освоить английский, нужно больше времени проводить у телевизора. Вначале я смотрел и слушал, не понимая почти что ничего, мне казалось, что американцы не говорят, а тараторят, выстреливая слова со скоростью пулемета. Но время шло, и я стал улавливать все больше и больше, потом и вовсе забыл, что. телевизор — мой учитель. Телевизор стал моим приятелем. Особенно, мне нравились новости. В те дни много говорилось о России, об огромных и позитивных сдвигах в общественной жизни страны. Ельцин в противовес Горбачеву вызывал всеобщую поддержку и расположение россиян, но американцам Ельцин не нравился. В своей привязанности они не изменили улыбчивому Горбачеву, как если бы он был и оставался их первой любовью. Даже сейчас, спустя семь лет, американцы скучают по милому пятну на лысине и недавно заплатили Михаилу Сергеевичу полтора миллиона, чтобы он скушал у всех на виду кусочек пиццы в рекламе «Пицца — хат». В общем, телевизионные новости дополняли нашу с Наташей довольно однообразную жизнь.
Говоря об американском телевидении в целом, должен сказать, что нахожу его очень слабым в художественном и творческом отношении. За исключением музыкальных клипов и фильмов, сошедших на малый экран с большого, остальное не стоит и выеденного яйца. Разве можно всерьез воспринимать так называемые «мыльные оперы», где красавцы и красавицы, точно куклы, сделанные под знаменитых кинозвезд, изображают на лице красивые, вафельные чувства? Или многочисленные игры — шоу, забавляющие обывателя и копирующие одна другую (у нас они тоже расплодились)? Или утрированные дискуссии и разговорные шоу типа «Мой муж — гомосексуалист» или «Любовь втроем»? Несмотря на то что некоторые, например «Шоу Джерри Спрингера», эффектно инсценируют драки на глазах у восторженной публики, сделано это крайне пошло. Приглашенные к Спрингеру гости, не успев выйти на сцену, бросаются друг на друга с кулаками, крича: «Ты, сволочь, спала с моим мужем!» или: «Ты надел мое платье, мерзавец!» Понятно, режиссура таких шоу примитивна, и я без труда улавливаю закадровый сговор: «Как только выйдите на сцену, бросайтесь на него!», или: «Рвите на ней волосы!», или «Плюньте ему в лицо!» — и т. д. Наготове стоят рослые парни, чтобы разнимать дерущихся. Удивительно при этом тс, что публика принимает все за чистую монету.
Другими словами, «срежиссированное» на американском телевидении оставляло меня равнодушным, а «натуральный продукт» привлекал. Я до сих пор предпочитаю смотреть политические обозрения, новости, спорт, реальные истории и документальные расследования, потому что за подобными передачами я улавливаю настоящую, а не придуманную третьеразрядным автором жизнь.
Телереализм настолько захватил меня, что порой у меня резко подскакивало давление и бешено колотилось сердце. Я увидел, что в хваленой Америке многое устроено неразумно, глупо, несправедливо.
Как я уже говорил, мы собирались перебраться в Россию в сентябре 1991 года. Шел август. Россия бурлила, привлекая всеобщее внимание. Заканчивались мои американские каникулы. Оставались считанные дни до возвращения на Родину.
И тут раздался звонок.
— В понедельник нас ждут на киностудии «20–й век Фокс», — сказал Рон.
— Кто там будет? — спросил я.
— Лин Эрроуз (партнер Джессики Ланг), Элизабет Гейблер (вице — президент студии), ты и я. Все вместе мы пойдем к президенту киностудии Роджеру Бирнбауму.
— И… что это значит?
— Будем рассказывать сюжет. Элизабет сказала, что Роджер Бирнбаум уделит нам целых десять минут. Так что захвати еще и кассету «Зонтика для новобрачных», пусть увидят качество.
— Хорошо, привезу. Слушай, Рон, а может, им не рассказывать, а дать прочитать синопсис?
— Нет, Элизабет считает, что надо рассказывать. Так убедительней.
— Понедельник… Двадцать шестого августа? — спросил я.
— Да. Двадцать шестого.
— Во сколько?
— В одиннадцать. Сколько тебе добираться до Лос — Анджелеса? — забеспокоился Рон.
— Шесть часов. Не волнуйся, не опоздаю.