— Мадам, что с вами? — воскликнула служанка, хотя и не была удивлена. В последнее время жена Акселя часто чувствовала себя плохо ― заканчивался седьмой месяц трудной беременности.
— Отведи меня в спальню, — морщась, прошептала Виолетта, — ничего, ничего, не волнуйся Клаудина, это все беременность. Мне нужно немного полежать.
— Я, пожалуй, пошлю за знакомой знахаркой, — заговорила скороговоркой пожилая женщина, подхватив графиню за талию, — она знает всякие снадобья, настои, у меня тоже болела поясница, когда носила своего младшенького — так как рукой сняло.
— Не надо ничего, милая, просто у меня вообще здоровье слабое. Мне не следовало бы беременеть.
— Это верно, мадам…
— Но как же можно? — остановилась Виолетта, — графу требуется наследник, а я родила дочь. Да, кстати, Магали…. Где она?
— Не волнуйтесь, госпожа, за ней присматривает няня, а вам просто необходимо заснуть.
С этими словами Клаудина уложила графиню в постель и накрыла теплым одеялом. Бледное лицо Виолетты морщилось от боли, губы пересохли.
— Ты принеси мне попить, — приказала она, и служанка вышла из спальни.
Когда Клаудина вернулась с запотевшим кувшином виноградного напитка, графиня уже спала. Изможденное болезнью лицо стало необычайно спокойным, а бледная узкая рука безжизненно свисала с кровати. Служанка взяла холодные пальцы Виолетты и прислушалась к ее дыханию.
— Нет, дышит, — удовлетворенно вздохнула она и прикрыла шторы от яркого солнца.
Как облако густого тумана, опустился на Виолетту тяжелый сон. Ей казалось, что она слышит голоса, слышит, как люди ходят по двору, как служанка затворила за собой дверь. Но она не может даже пошевелить пальцем — нет сил. Нестерпимо хотелось пить… Кувшин с холодным напитком стоял рядом, Виолетта, хотя и не видела его, но ощущала. Но женщина не могла даже пошевелиться. Все тело сковала непонятная истома. Оно стало таким большим, просто необъятным. Тяжелая грудь давила на сердце и не давала вздохнуть, руки стали как стволы гигантских деревьев. Даже веки налились свинцом.
Но Виолетта нашла в себе силы открыть глаза, и увидела, как в комнату вошла пожилая женщина, вся в белом. Длинные седые русые волосы гостьи были аккуратно расчесаны и достигали талии. На ней было надето ослепительно-белая туника, до самых пят, из тонкой льняной материи. Женщина как облако вплыла в комнату, плавно пересекла ее и оказалась у кровати больной.
— Кто ты? — прошептала графиня.
— Я — Хильда, мать Акселя.
— Но ведь ты умерла, как ты оказалась здесь?
— Мы приходим из того мира, если это надо для вас. Мы ведь связаны с вами, нам тоже плохо, если у вас случаются беды.
— Да, у нас нехорошо, — прошептала Виолетта, и на ее глазах навернулись слезы.
— Ты сама это сделала, девочка, тебе же говорила Флорина, она предупреждала тебя.
— Но я хотела как лучше…
— Вы слепы как щенки. Могучие силы бушуют подле вас, а вы обращаетесь с ними безрассудно, как дети с огнем. Зачем ты взяла мою заколку?
— Мне сказала ведунья.
— Я знаю, — перебила ее мать Акселя, — но она не учила тебя брать важнейший талисман нашей семьи. Эта заколка — все, что осталось у моего сына на память обо мне.
— Это было мне неизвестно, — прошептала Виолетта.
— Я пыталась сказать тебе, ты чувствовала, но разве остановишь женщину, жаждущую любви?
— Что ж в этом плохого?
— Ничего, — Хильда присела на кресло, стоящее у кровати и посмотрела Виолетте прямо в глаза. Зрачки матери викинга не имели цвета и были бездонной глубины и от этого казались полными мудрости. В них молодая женщина увидела далекую сказочную страну, полную счастья и покоя.
— Каждое существо хочет любви — для того оно и рождено, — продолжала мать графа, — но далеко не каждому дано такое счастье — быть любимым. Любовь — это нечто большее, чем отношения между мужчиной и женщиной, родная. Есть еще и любовь к детям, и к своему роду и к краю, где живешь…
— Этого мне слишком мало…
— Мне тоже в этом воплощении не досталось мужской любви, милая девочка, — говорила Хильда, — мой муж любил меня лишь, когда входил в мое лоно, а потом он любил других женщин, любил мир, в котором жил, любил походы и сражения, много чего любил. Мне тоже было мало, мало и очень обидно. И я наполнила любовью весь свой дом, я любила своих детей, свой сад, своих животных. Когда муж возвращался из этих нескончаемых походов домой, — он тоже наслаждался моей любовью, которой был наполнен весь наш дом! ― призрачная женщина немного помолчала, углубившись в воспоминания, затем ее тихий голос снова зазвучал в голове Виолетты.
― Ты не должна была брать эту вещь, и не должна была впускать с ее помощью магические силы в ваш мир. Смотри, они уже иссушили не только тебя, но и на Акселя страшно смотреть.
— А что я должна была делать?
— Тебе надо было смириться, милая! Что делать, так и прожили, может быть, свой век втроем. Мой сын — человек слова. Да и твоя соперница ― благородная женщина. А теперь… — И Хильда задумалась.
— Что теперь? — встрепенулась Виолетта.
— Эти страшные силы, которые вы с Флориной напустили на моего сына, да и на тебя тоже, мечутся и иссушают ваши души. Раньше ты бы могла отойти в сторону от их могучей любви, а теперь ты встала между ними, и эта сила уничтожает тебя…
— Что же теперь будет?
— Может случиться страшное, и все три души запутаются во многих воплощениях, испытывая бесконечных страдания. А тяжелее всего тому, кто умрет, — добавила Хильда, — он и в прекрасном загробном мире не найдет покоя, будет страшно привязан к объекту своей любви и не найдет там успокоения…
— Что же мне делать, Хильда! — заплакала Виолетта.
— Не плачь, девочка моя, ты мать моей внучки, жена моего первенца! Я люблю тебя, и потому пришла. Я научу тебя, послушай!
Чтобы успеть к рассвету, ехать пришлось опять ночью — так приказала Хильда, мать Акселя. Женщин было трое: несчастная Виолетта, старая Клаудина и ведунья Флорина. Аксель был в отъезде и должен был вернуться к вечеру. Оставив охрану возле домика знахарки, женщины поехали на повозке, запряженной двумя лошадьми. Страх, охвативший путешественниц, передался даже их лошадям, и те нервно перебирали копытами по сырым глинистым неровностям дороги и норовили сбиться в кучу. Где-то вдали, на горизонте, сияла всполохами молний тяжелая грозовая туча, а порывы холодного влажного ветра напоминали об осени.
У подножия Фора Монтэ Клаудине приказали остаться с лошадьми, а графиня, придерживая руками живот, побрела вслед за Флориной. Оставалось только догадываться, как ведунья находила дорогу. Туча закрыла бледный диск печальной луны, и магический холм погрузился в кромешную тьму. Мокрые ветви больно хлестали Виолетту по лицу, и она вздрагивала от таинственных звуков, которыми были наполнены заросли. То неожиданно взлетала из зарослей большая птица, то далекий крик ночного филина заставлял сжиматься сердце.
— Держитесь за мой кушак одной рукой, а другой — прикрывайте лицо, — научила Флорина, и идти стало легче.
Порой жена графа поскальзывалась и больно падала коленями на острые камни, но, не издав и звука, покорно шла за ведуньей. Вскоре налетел страшный ветер, и первые крупные капли дождя ударили по лицу.
— Не ругайте его, графиня, — предупредила Флорина.
— Кого? — удивилась Виолетта.
— Дождь. Пусть себе лупит. Разрядятся силы природы на нас — нам же будет легче.
— А я и не ругаю вовсе, — пробормотала молодая женщина себе под нос, она действительно безропотно плелась за Флориной, полностью положившись на нее.
После предварительного предупреждения ударил настоящий ливень. Хватило минуты, чтобы путницы совершенно промокли. Босые ноги Виолетты омывали потоки воды, стекавшие с холма. Идти стало просто невозможно. Хорошо, хоть стало светать, и на фоне серого неба уже можно было различить изогнувшиеся от беснующегося ветра стволы деревьев.