Она с такой силой сжимала ридикюль у себя на коленях, что пальцы ее побелели.
— Что именно я делаю?
— Помогаете мне так великодушно.
— А как вы думаете, почему?
Это был уклончивый и некрасивый ответ, данный в основном потому, что он не знал в точности, что сказать.
«Потому что я не могу забыть вас». Нет, такой ответ ни в коем случае не годится.
Темные глаза внимательно смотрели на него. Некоторое время она молчала, карета с грохотом и довольно быстро катилась по улице, и этого было достаточно, чтобы ее стройное тело слегка покачивалось на сиденье. Потом она сказала:
— Не спрашивайте меня почему, ведь я могу говорить, только зная по опыту, что вы не всегда бываете галантным и надежным, но я была уверена, что вы мне поможете.
Она, конечно, имела в виду его исчезновение после той памятной ночи, когда он ласкал ее снова и снова и не мог насытиться, как и она.
— У меня были причины вести себя негалантно, — холодно сказал он.
Она неторопливым движением расправила юбку, но ничего беспечного в мучительном выражении ее красивого лица не было.
— Кроме Колина, вы были моим единственным любовником.
После этого признания настала тишина.
Он это подозревал, и, получив подтверждение своим подозрениям, не почувствовал облегчения относительно того, что произошло — а потом не произошло — между ними. Его поступок был совершенно недостойным, в этом можно не сомневаться, но обычно он не вступал в связь с женщинами вроде Мэдлин. Она совершенно не походила на пресыщенных светских красавиц, которые увлекались интригами и наслаждениями, как опытные куртизанки.
Она продолжала еле слышным голосом:
— Когда вы так и не зашли ко мне после этого и держались со мной так отчужденно в обществе, как будто между нами ничего никогда не было, и не ответили на записку, которую я написала и послала вам, преодолев свою гордость, пришлось допустить, что я как-то разочаровала вас. Неужели страсть, которая осталась в моей памяти, была только с одной стороны?
Ад и преисподняя, ему хотелось поговорить с ней, но только не об этом, хотя, вероятно, нужно было сказать и об этом.
— Это совершенно не так, — признался он. — И я думаю, вы это знаете, что бы вы себе ни говорили. Мое крайнее восхищение вашими чарами вряд ли было вымышленным.
— Тогда… почему?
— Потому что вы не относитесь к тем женщинам, которые становятся любовницами, а жениться на вас у меня не было намерений. Я решил, что лучше порвать сразу же.
Мэдлин смотрела на него в явном замешательстве, и у него появилось впечатление, что он, быть может, ранил ее в этот момент сильнее, чем год назад своим подчеркнутым безразличием.
Он почувствовал себя негодяем, хамом, бессердечным распутником. Сюда можно прибавить любые и, наверное, даже более непривлекательные определения.
— Если я правильно поняла то, что вы сейчас сказали, вы наслаждались моим телом, но мое общество вам кажется неприятным. Это так?
Она старалась говорить как можно равнодушнее.
— Вовсе нет. Вы умны, вы четко излагаете свои мысли, и вы во всех отношениях очаровательны. — Это он должен был ей сказать, и это была правда. — Когда вы снова выйдете замуж, ваш муж будет счастливейшим человеком на земле. Надеюсь, вы сделаете правильный выбор.
— Значит, все дело в браке?
— Когда-нибудь я женюсь. Мне нужен наследник.
Она слегка подняла подбородок, но на ее лице появился румянец, словно он оскорбил ее.
— Я подарила Колину сына.
Люк знал, что ей непросто было лечь с ним в постель и что это само по себе составляло часть проблемы.
— Я это знаю. Сколько ему сейчас лет, шесть?
— Тревору семь лет, — поправила она его, и вид у нее был более сконфуженный, чем когда-либо. — Люк…
Наверное, он не мог этого сделать, не ранив ее, хотя это не входило в его намерения. Это, вероятно, было неосмотрительно, но он сказал:
— Вы красивы, великодушны, очаровательны. Вы по-прежнему мне желанны. — Карета замедлила ход, и он обрадовался, что разговор, которого он избегая так старательно в течение года, почти закончен. — Но мы не подходим друг другу по одной непреодолимой причине.
— Просветите меня.
Карета остановилась, и он торопливо открыл дверцу, вышел и предложил ей руку.
Мэдлин от его руки отказалась, она упрямо сидела в пене своих желтых юбок, сжав губы.
— Вы уже далеко зашли, Олти. Просветите меня насчет этой непреодолимой причины.
О Боже, она так хороша.
— Вы можете обещать мне, что не умрете?
Она широко раскрыла глаза.
Он сказал осторожно: