Протягивая к ней руки, Тристан последовал за ней.
– Нет-нет, Хейд. Позволь мне объяснить…
– Держись от меня подальше! – прокричала она. – Не подходи ко мне близко!
Обернувшись, Хейд распахнула дверь и выбежала во двор. Стоя в дверном проеме, Тристан смотрел ей вслед, пока она не скрылась за спинами вилланов и воинов, сновавших по двору. Внезапно он заметил, что некоторые из них поглядывают на него с тревогой и недоумением; Фаро же смотрел на него с явным неодобрением. Тяжело вздохнув, Тристан вернулся в зал и захлопнул за собой дверь. Он решил оставить пока все как есть. Было бы неразумно привлекать к себе внимание. А потом, когда они оба успокоятся, он подойдет к ней и поцелуями загладит свою вину.
– Похоже, вы преподали хороший урок этой дерзкой девице, – послышался за его спиной женский голос.
Тристан обернулся и увидел Эллору.
– Хорошо, что вы так быстро сумели взять ее в руки, – добавила она с усмешкой.
Тристан мысленно пожелал жене Найджела убираться к дьяволу. Приблизившись к столу, сказал:
– Прошу меня простить, леди Эллора, но у меня нет времени беседовать с вами. – Он взял со стола список людей из Гринли.
– Да, конечно, милорд, – с улыбкой закивала Эллора. – Вы сейчас очень заняты, я понимаю… Но все-таки хотелось бы спросить вас… Скажите, не изменились ли ваши намерения относительно помолвки?
Тристан молча направился к лестнице. Обернувшись, бросил через плечо:
– Свадьба состоится.
Глава 15
Фаро и Солейберт сидели рядышком на мягкой зеленой травке за стенами Гринли. Они были надежно укрыты от любопытных глаз, но все же едва смели прикоснуться друг к другу краем одежды.
– Ты должен уехать сегодня же? О, это слишком скоро… – Берти отвернулась, чтобы скрыть смущение.
– Таков мой долг перед моим сюзереном, – ответил Фаро. – Но я обязательно вернусь, миледи.
Берти снова повернулась к нему лицом, и взгляды их встретились.
– Я и впрямь твоя леди? – спросила она шепотом: – Не смогу вынести мысли о том, что сердце человека, которого я буду ждать, не принадлежит мне.
Фаро долго и пристально смотрел на нее. Затем руки его скользнули под ворот туники, и он снял с шеи изящную продолговатую подвеску на длинной и тонкой золотой цепочке. Какое-то время он держал цепочку прямо перед собой. Потом тихо проговорил:
– В моей родной стране, когда мужчина берет женщину в жены, он дарит ей мангалсутру – символ того, что она замужняя дама и находится под защитой мужа: Обычно это какая-нибудь красивая вещица, украшенная драгоценными камнями, символизирующими любовь мужа.
Берти неотрывно смотрела на подвеску и странные символы, выгравированные на ней. Внезапно ее охватила дрожь, и она бессознательно облизнула пересохшие губы.
– Это украшение, – продолжал Фаро, – находилось в моей семье много поколений и переходило от отца к сыну. Было время, когда я мог бы одарить тебя всеми сокровищами, принадлежавшими моей семье. Но теперь могу предложить только вот это.
– О, Фаро!.. – выдохнула Берти, и глаза ее наполнились слезами. – Твое богатство – ничто по сравнению с моей любовью к тебе.
– Так ты примешь этот знак моей любви к тебе, чтобы он заменил меня, пока я не вернусь? – спросил Фаро, по-прежнему держа перед собой цепочку.
Девушка покраснела и кивнула. Ее обуревали столь сильные чувства, что она не могла вымолвить ни слова. Наконец она наклонила голову, и Фаро осторожно надел цепочку ей на шею, так, чтобы подвеска оказалась под платьем, между грудей.
– Ты оказала мне великую честь, – сказал он, поцеловав ее.
– Нет, Фаро. – Она взяла его лицо в ладони и пристально посмотрела ему в глаза. – Это ты оказал мне честь. Я никогда даже не надеялась… – Горло ее сжал спазм, предвещающий слезы. – Я думала, что меня нельзя полюбить.
Фаро осторожно провел ладонью по ее щеке, утирая слезы, а потом снова ее поцеловал.
– Ты похожа на самый прекрасный лотос, – сказал он. – Твое тело – полное и гладкое, как кремовые лепестки цветка, открывающиеся для меня. Когда я рядом с тобой, я как будто молюсь в самом святом из храмов.
Солейберт разрыдалась от счастья.
– О, Фаро, пожалуйста, – умоляла она, – не покидай меня. Я не смогу вынести мысли о столь скорой разлуке с тобой.
– О, мой цветок, – пытался он ее утешить, – это совсем ненадолго. В мое отсутствие ты будешь чувствовать мою любовь каждое мгновение.
Фаро отстранился и сжал пальцами подвеску, висевшую меж ее грудей. Поцеловав украшение, он вернул его на место и с нежностью прошептал:
– О, миледи Солейберт… – Ее имя прозвучало в его устах как шелест тончайшего шелка.
Влюбленные обнялись и крепко прижались друг к другу. Но тут послышался голос Баррета – он звал Фаро, – и им пришлось разомкнуть объятия.
– Я буду тебя ждать, – прошептала Берти; теперь она уже забыла о печали и была полна решимости.
Фаро кивнул и запечатлел на ее устах последний поцелуй.
– Однажды я подарю тебе вместе с самой прекрасной мангалсутрой нечто такое, что мог создать только Господь. И с сегодняшнего дня ты всегда будешь моей.
Берти улыбнулась и отстранилась от него. Окинув взглядом окрестные холмы, тихо сказала:
– А теперь уезжай побыстрее, иначе я не смогу это вынести.
Осознав мудрость ее слов, Фаро тут же поднялся и поспешно исчез за стенами Гринли.
Берти же еще долго сидела на траве, сидела до тех пор, пока небольшой отряд воинов, направлявшихся в Лондон, не выехал из ворот замка. Фигуры всадников постепенно уменьшались и вскоре скрылись за грядой холмов.
Но последний из всадников задержался на гребне холма и развернул своего вороного коня – словно хотел вернуться обратно к замку.
Берти тут же поднялась на ноги и, глядя на всадника, помахала ему рукой.
– Счастливого пути, любовь моя, – прошептала она. Конь взвился на дыбы, потом развернулся и тоже исчез за холмом.
Тихонько вздохнув, Берти медленно направилась к замку.
Ворвавшись в дом, Хейд хлопнула дверью с такой силой, что на полках вся утварь задребезжала.
– Святая Корра! – воскликнула Минерва.
– Боже милосердный… – пробормотал Руфус, сидевший за столом. Надзирая за посевными работами, он натрудил руки до водяных мозолей, и теперь Минерва обрабатывала их мазью, чтобы потом перевязать.
– Что с тобой, моя фея? – спросила Минерва. – Что случилось?
– Нечего особенного, – ответила Хейд. Швырнув свой недавно собранный мешочек в угол, она вышла на середину комнаты и, скрестив на груди руки, уставилась на Руфуса. – Не пора ли тебе заканчивать, Минерва? – спросила она, нахмурившись.
– Я могу и сам перевязать себе руки, – в смущении пробормотал Руфус; ему хотелось побыстрее убраться отсюда – подальше от разгневанной Хейд.
Хейд направилась к соседней комнате. Обернувшись, сказала:
– Да, это было бы замечательно, Руфус. Всего хорошего.
Руфус тотчас же вскочил на ноги.
– Нет, сиди, – приказала Минерва. Руфус послушно сел, а старуха повернулась к девушке: – Хейд, я терпеть не могу твоих детских истерик и скандалов. Придержи свой язычок. – Она взяла чистый лоскут и принялась перевязывать руку Руфуса. – А если не можешь сдержаться, отправляйся куда-нибудь в другое место.
Хейд вздохнула и пробормотала:
– Это не скандал и не истерика, Минерва. Просто я… – Она снова вздохнула.
– Хейд, дорогая, потерпи немного, – проговорила старуха. – Сейчас я закончу дело, и ты все мне расскажешь.
Тут с полки вдруг съехал горшок и, упав на пол, разлетелся вдребезги.
– Господь милосердный… – прошептал Руфус.
Хейд даже не взглянула на разбитый горшок. Приблизившись к Минерве, она пристально на нее посмотрела, затем процедила сквозь зубы:
– Что ж, очень хорошо. – Еще один горшок обрушился на грязный пол. – Я подожду.
Минерва с невозмутимым видом принялась перевязывать другую руку Руфуса.