— Как? — спрашиваю я Сойера, избегая взгляда Стерлинга.
— Аневризма головного мозга. Это произошло внезапно, — объясняет Стерлинг. — Его нашла твоя мать. Мой отец дал ей номер моего мобильного, но когда она попыталась позвонить на…
— Ты был слишком занят, чтобы ответить, — заканчиваю я, уже делая шаг к двери. На автопилоте у меня только одна мысль — попасть домой.
Стерлинг встает на моем пути и протягивает руку, хватаясь за мои руки, его глаза полны отчаяния.
— Феникс? — Напряжение трещит в пространстве между нами.
— Сойер, не мог бы ты… — начинаю я, бросая взгляд на единственного парня, на которого могу смотреть. — Я не могу сейчас иметь с тобой дело, Стерлинг.
— Прямо сейчас? — глубокомысленно спрашивает он. — Или никогда?
— Не знаю. Честно, не знаю.
Сойер кладет руку на напряженное плечо брата.
— Я позабочусь о том, чтобы Виктория благополучно добралась до дома.
Стерлинг отпускает меня, давая мне свободу. Я принимаю ее.
Глава 36
Вера
Виктория
Я смотрю на яркое солнце, даже не моргая. Если оно поджарит мою сетчатку, мне будет все равно. Я все жду дождя, но на небе нет ни единого облачка.
На похоронах всегда идет дождь.
Пара стильных черных солнцезащитных очков закрывает мое лицо. Мне всегда казалось, что это выглядит нелепо: семья и друзья, собравшиеся вокруг места захоронения, одетые в черное, в солнцезащитных очках. Я всегда думала, что такое бывает только в кино. Теперь я понимаю. Солнцезащитные очки скрывают налитые кровью опухшие глаза.
Пастор Майкл стоит у гроба. Он читает из раскрытой в его руках Библии.
Я не понимаю, о чем он говорит.
Мне все равно.
Я смотрю на маму: ее простое черное платье показывает, насколько она худа. Черные туфли на шпильках делают ее самой высокой женщиной здесь. Ее вьющиеся от природы длинные волосы расчесаны, грубые и густые, но стильно стянуты в хомут на затылке, несколько локонов свободно рассыпаются. Широкополая шляпа закрывает ее лицо. Губы — тонкого красного оттенка, его достаточно, чтобы не выглядеть мертвой. Солнцезащитные очки тоже закрывают лицо. Она по-прежнему не плачет, и я думаю, не является ли это ее способом быть сильной для окружающих, но все знают, что она разваливается на части под всем этим.
Теперь она вдова.
Мой взгляд возвращается к нашему пастору. Господи, как бы мне хотелось, чтобы он поторопился. Я не могу долго притворяться. Я не могу долго держать себя в руках.
Белые лилии обнимают верх элегантного вишневого гроба. Через несколько мгновений гроб опустят, и мы все оставим его здесь, неприкрытого и одинокого.
Я откидываю голову назад и снова смотрю на небо, ожидая дождя.
На похоронах всегда идет дождь.
Мама тянется к моей руке, и я вся напрягаюсь. Это совершенно неожиданно, и я не совсем понимаю, как к этому отношусь, но, наверное, в этом есть смысл: все, что у нас есть сейчас, — это мы друг у друга. Она сжимает мою руку до такой степени, что больно моим пальцам, но я не жалуюсь. Я смещаю свой вес, вытаскивая острия своих каблуков из влажной земли.
Последние сорок восемь часов были сплошной суматохой.
Настоящее испытание будет тогда, когда мы вернемся домой, в пустой дом, где нечего делать.
Господи, как бы мне хотелось, чтобы он поторопился.
Я рассеянно смотрю на пастора Майкла, слушая его слова: «В свете этих обещаний, данных нам Богом в Его Слове, и в той мере, в какой Господу было угодно по Своей суверенной мудрости и замыслу забрать из нашей среды того, кого мы любили, мы предаем его тело в последнее пристанище, чтобы дождаться исполнения другого обещания Писания» (1 Фесс. 4:13–18, обращаясь к фессалоникийской церкви, пишет апостол Павел).
Пастор Майкл читает из Библии.
Гроб опускают. Пастор Майкл бросает три горсти грязи в глубокую яму.
Я больше не могу здесь находиться.
Бросив мамину руку, я разворачиваюсь и иду к первой машине, ожидающей на круговой дороге. Солнце греет мне спину. Я сжимаю руки в кулаки, чтобы не заплакать. Я иду твердым решительным шагом, заглушая ярость, заглушая желание кричать во всю мощь легких, что это несправедливо. Это долгая прогулка, длиной примерно с футбольное поле.
— Виктория… — Кто-то окликает меня сзади. Я останавливаюсь, узнав голос. Все мое тело напрягается, сердце начинает трепыхаться, как всегда, когда он рядом. В животе запорхали бабочки, но я мысленно подавила их.