Наш образ формируется не в реке и не в зеркале. С зеркалом и с рекой нет никаких сложностей. Образ, в котором мы запутываемся, — проекция в глазах окружающих нас людей, таково наше положение. Когда говорят, что человек запутался, что он отождествлен с миром, это не его собственная природа запуталась, а просто его образ.
Когда вы страдаете, когда испытываете сильное страдание, закройте дверь, сядьте на мгновение в уединении и спросите себя: «Я страдаю?»
И я говорю вам, что, если вы будете спрашивать честно, предельно откровенно, страдаете ли вы, вы тотчас же обнаружите: изнутри придет ответ, что страдание может окружать вас, но вы не страдаете.
Представьте, что у вас сломана нога, нога болит, причиняет боль. После спросите себя: «Боль случается со мной, я страдаю?» И без сомнений, станет совершенно очевидно, что болит нога, что вы получаете информацию о том, что есть боль, но где при этом вы? Вы — свидетель, стоящий отстраненно, где-то вдалеке, вы просто наблюдаете.
У меня есть друг, пожилой человек. Он упал с лестницы и сломал ногу. Врачи велели ему соблюдать постельный режим и сказали, что ему вообще не следует двигаться три месяца. Мой друг активный человек и не переносит пассивности. Даже если действие не является необходимым, он не может оставаться без движения.
А сколько существует людей, чьи движения на самом деле имеют какой-то смысл? Как часто они движутся осознанно? Если кто-то будет фиксировать все свои движения с утра до вечера, то обнаружит, что девяносто восемь процентов его движений не нужны. Он просто не может сидеть на месте. Существует множество вещей, которые человек не хочет видеть и которые становятся видимыми, когда мы просто сидим без дела.
Другу было велено оставаться в постели. Я пришел его проведать, и он сказал:
— Мне так тяжело. Было бы лучше, если бы я просто умер. Как я выживу эти два или три месяца, просто лежа в постели? Я так страдаю.
Я сказал ему:
— Закрой глаза и поразмысли: ты и страдание — единое целое или же вы отдельны?
Он спросил:
— Для чего это делать?
Я ответил:
— Сначала попробуй, а после мы поговорим. Закрой глаза. Я сижу здесь. И не открывай их до тех пор, пока тебе не станет ясно. Постарайся выяснить, составляешь ли ты единое целое со страданием или же вы существуете отдельно. Если ты и страдание — это одно, ты никак не можешь знать, что страдаешь. Как может страдание знать, что существует страдание? Как может страдание знать, что оно есть страдание?
Это все равно, как если бы шип осознал, что он колется. Шип колется, человек чувствует укол. Должно быть двое. Боль, страдание — отдельно, а тот, кто чувствует боль и страдание, — отдельно. Если они станут одним целым, не будет никакого переживания страдания.
Вы чувствуете, как поднимается гнев? Если вы и гнев едины, будет ли такое переживание? Тогда вы станете самим гневом. Тогда гнев никогда не закончится, его невозможно будет стереть. Потому что, когда вы сами стали гневом, как он может закончиться? А если гнев исчезнет, с вами тоже будет покончено.
Нет, вы всегда отдельны. Гнев приходит и уходит, страдание приходит и удаляется, суета приходит, а потом исчезает. Дым окружает нас со всех сторон и рассеивается. Но тот, кто стоит в центре, остается всегда. Имя этому постоянному вспоминанию — медитация. Тот поиск, который уходит за пределы всех оков, за пределы страданий, за пределы боли, за пределы беспокойства, за пределы всего, называется медитацией. То, что всегда находится за пределами всего. Как бы сильно вы ни старались, медитацию невозможно задеть чем бы то ни было. Она находится за пределами того, что случается, за пределами всех перемен. Что бы ни происходило, она остается за пределами этого.
Однажды...
Я путешествовал с тремя друзьями, мы ехали на машине. Они везли меня в деревню, но машина перевернулась на мосту. Она пролетела почти восемь футов, машина полностью перевернулась. От машины ничего не осталось. Это была маленькая машина, с двумя дверями, и одна дверь оказалась заблокирована булыжником. Была еще одна дверь, но мой друг, его жена и водитель впали в такую панику, что они кричали, визжали, но не вылезали из машины! Они кричали:
— Ааааа! Мы умерли, мы умерли!