Что же делать?
Зубы стучали от холода, ноги не слушались, пальцы соскальзывали с влажной коры. Я не могла плыть, не могла позвать на помощь. И только думала о Молохе как о единственном возможном источнике спасения.
О Молохе. Надёжном, как скала. Великодушном, как христианский бог. Умеющим найти выход из любой ситуации.
Мужчине, который меня любил.
Который всегда был рядом.
Который...
Снова оказался в нужном месте в нужное время.
Сильные руки подхватили меня под мышки и выдернули из воды.
* * *
Молох накинул мне на плечи полотенце — видимо, как аналог успокоительного пледа, что выдают потерпевшим. Я решила так, ибо была абсолютно сухой: как ни крути, магия — штука полезная.
— Танатос говорит, что произошла ошибка. Дневники перепутали. На задание должны были отправить Корстака.
— Ты ему веришь?
В руки мне сунули кружку горячего чая. Я сидела в кабинете начальника с белым полотенцем на плечах — сидела на том самом диване, который ещё утром неистово ненавидела, и чувствовала себя свободной от неприятных воспоминаний.
— Верю, — ответил Молох. — Сейчас Совету не до мелких пакостей. В Крепости переполох: Росс ушёл.
— Росс ушёл? — я разом забыла про все свои беды.
— Уже три дня как. Впрочем, многие его отсутствия не заметили до сих пор.
Сгорбившись, я провела пальцем по экспрессивной надписи на кружке. Росс был моим другом. Не сказать, что близким, но единственным на моей дырявой памяти. Получается, я его больше не увижу?
Интересно, Молох будет скучать по брату?
— Пей. Я бы предложил добавить пару капель коньяка, но, думаю, лучше не стоит.
Я усмехнулась.
Как он изменился! Когда мы встретились впервые, Молох казался бездушным компьютером в оболочке из живой плоти, а теперь он даже пытался шутить. Надо же!
Неожиданно для себя я чихнула, чуть не расплескав чай.
— Всё в порядке?
Уютный свет настольной лампы, тепло накинутого на плечи полотенца, мягкость во взгляде Молоха и общая атмосфера расслабленности, а может, пережитый недавно стресс — что-то из этого заставило меня разоткровенничаться:
— Ненавижу свою работу! Не хочу быть богиней смерти.
— А раньше это было твоей мечтой, — вздохнул он.
Что?
— Подожди. Ты… Откуда ты… Ты знаешь, кем я была в прошлой жизни? Что тебе известно?
Половина содержимого кружки всё-таки оказалась на полу.
Чёрт!
Молох опустился передо мной на корточки и, поколебавшись, накрыл ладонями мои руки.
— Я не хотел тебе рассказывать. Я, — он запнулся, и мне стало не по себе, очень-очень не по себе. Захотелось зажать ему рот и попросить притвориться, будто никакого разговора не было.
В самом ли деле мне необходимо знать правду?
Молох опустил голову. Тёмные брови сошлись на переносице, заломились под болезненным углом.
— Я всегда считал, что любовь — это забота, — сказал он глухо. — Но иногда моя забота выливалась в то, что я начинал навязывать свою волю. Указывать, как лучше. Но… Откуда я знаю, как кому лучше?
Я не понимала, к чему он клонит.
— Тебе здесь не нравится, — Молох нежно погладил мою ладонь большим пальцем. — Как бы мне хотелось привязать тебя к себе и не отпускать ни на шаг! Но любовь — это не когда ты слепо потакаешь своим желаниям, а когда жертвуешь ими ради другого человека. Знаешь, я просто расскажу тебе правду и буду надеяться, что последствия моего решения меня не убьют.
И он рассказал.
Глава 35
Теперь, когда я смотрела на Молоха, мне казалось, что в тёмной комнате я тянусь к выключателю настольной лампы и вот-вот зажгу свет. Но этого было недостаточно — ещё недостаточно, — чтобы превратить временный привал в конечную остановку. И я открыла дверь в кабинет Танатоса.
— Мне надо вам кое-что рассказать.
Магические ожоги на лице главы Совета преобразились в паутину белых рубцов. Взгляд жёлтых глаз проникал в самую душу, выворачивал наизнанку. Выслушав меня, Танатос устало потёр висок.
— Это же была твоя мечта — стать богиней смерти. Что изменилось?
— Ничего. Я просто узнала, каково быть жницей на самом деле.
За круглым окном шумели волны, кричали чайки — впервые за последние несколько месяцев. На краю стола, в стеклянной пепельнице, тлела сигарета. Заметив, куда обращён мой взгляд, Танатос хмыкнул и спрятал обличающую улику в стол.
— Следует признать, — сказал он,— что для женщины, тем более для неприкаянной души, ты справлялась с работой жнеца… достойно.
Я заставила себя улыбнуться.