Две ночи спустя группа друзей Агафона собралась в его доме на «симпосий», чтобы отпраздновать получение приза. Это древнегреческое слово συμπόσιον буквально означало «пиршество» или «совместная выпивка», а не «пир» в его современном понимание, то есть как встреча интеллектуалов или научная конференция.
Платон рассказывает, что собравшиеся пришли к общему мнению, что за прошедшие сорок восемь часов было уже достаточно выпито. Некоторые еще мучились от похмелья, причем один из них, врач Эриксимах, особо напирал на опасность чрезмерного увлечения вином. Поэтому было решено, что хватит пить и надо провести дальнейший вечер в рассуждениях во славу любви. А точнее, в честь Эроса – этого божественного олицетворения любви и всего, что с ней связано.
Почему любовь? Почему Эрос? Да потому что в этом «диалоге» большинство присутствующих мужчин были преданными друзьями или, проще, любовниками. А сама встреча получила название диалога потому, что этот термин используется во всех трудах Платона, хотя реальный уровень общения между собеседниками в них весьма различен.
За исключением самого Сократа и автора комедий Аристофана, все присутствующие на званом ужине изображены как партнеры или те самые, очень близкие друзья. Тему для обсуждения предлагает один из молодых людей – Федр, давний друг Эриксимаха. Он утверждает, что Любовь, то есть бог Эрос, никогда по-настоящему не воспевались поэтами и ораторами, но несомненно заслуживают этого. И с юношеским энтузиазмом немедленно произносит собственную хвалебную речь.
После панегирика Федра в честь Эроса еще с полдюжины участников вечера, включая Аристофана, по очереди излагают свои серьезные или не очень представления о любви. Присутствие Аристофана на пиру показывает нам, что, несмотря на издевательское изображение персонажа Сократа в комедии «Облака», в реальной жизни эти два человека (по крайней мере, в последующие годы) находились в хороших отношениях.
Выступление поэта-комедиографа в честь Эроса приобрело благодаря платоновскому диалогу форму исторического мифа, этакого ловкого и увлекательного трюка, который особенно запомнился присутствующим на пиру. Первоначально, заявил Аристофан, человеческое существо состояло из скрепленных вместе мужчины и женщины. Оно имело круглую форму, четыре руки и четыре ноги, два смотрящих в противоположные стороны лица, четыре уха, два набора соответствующих половых органов и т. д. Обладая непомерной силой, эти существа так возгордились, что задумали подняться на небеса и напасть на богов.
Тогда Зевс и другие боги задумались, что же им делать. Они не хотели уничтожать людей – кто же тогда станет превозносить богов и приносить им жертвы? И Зевс придумал план, как ослабить восгордившиеся существа: надо разделить каждое на две части – точно так же, как разрезается пополам вареное яйцо. И в этом разделенном на две части существе каждая половинка будет тосковать и стремиться к другой половинке, отчаянно, но безуспешно пытаясь вновь прильнуть одна к другой. Вот так и продолжается доныне, заключил Аристофан. То есть каждый из нас – не более чем половинка, и мы обречены на вечный поиск другой своей половинки. А Любовь – это та сила, которая заставляет нас попытаться вернуть свою изначальную сущность и стать наконец целым.
Как ни комично и ни абсурдно это объяснение, но оно воплощает в себе идею о том, что любить – значит «обрести свою вторую половину». Этот придуманный Аристофаном фантастический миф, казалось бы, предоставляет нам очень понятную и соблазнительную истину. Но если всё хорошенько проанализировать, то возникнет не столь симпатичная картинка любви. Прежде всего, получается, что люди заранее обречены на неудачу в поисках любви, поскольку предназначавшиеся им «вторые половинки», возможно, уже умерли или давно ушли в прошлое. А потому современный человек никогда не сможет обрести желанную первоначальную цельность и будет вынужден довольствоваться общением лишь с теми, кто не способен стать для него подлинным дополнением.
Однако, пожалуй, еще более важным является намек на то, что высшим идеалом любви является обретение собственного зеркального отражения. А в итоге влюбленный вновь погрузится во всепоглощающую самовлюбленность и самодостаточность, что, кстати, так не понравилось в свое время Зевсу. Самодостаточный любовник станет лишь повторять воображаемую целостность того начального существа. И не стал бы развиваться в новых психологических и духовных направлениях под влиянием другого независимого и благожелательно критичного к нему любящего человека.