Не слишком это ли большой риск для фальсификатора?
Я не имел ни возможности, ни желания провести полную историко-литературо-источниковедческую экспертизу текста, но читал его въедливо. Ни одной подробности, которая бы указывала на более позднее написание этой работы, я не обнаружил.
Затем — язык, стихия языка! Прозе-публицистике Солженицына свойственен особый, несколько архаичный, вернее архаизированный, ни на кого не похожий, — стиль. Кое-кому он представляется нарочитым, но это дело вкуса. Я лично считаю, что своим неповторимым слогом — не только содержанием! — Солженицын внес в многоцветную палитру русской литературы особые тона. Его повествовательная манера остро своебычна. Надо быть лишенным обоняния, чтобы не чувствовать острого аромата солженицынского слова. И вот работе, о которой мы говорим, присущ этот аромат. Вчитаемся хотя бы в ее зачин:
«Обломистый, острозубый, неухватистый камень, который и поднять нам как-будто не по силам и не поднять — нельзя» (стр. 3).
Или чуть дальше:
«Но едва мы отсадим все живые ветви окраин и захотим остаться одним стволом, в своем доме одни — как узнаем, что не все национальные переплетения мы распутали: еврейское — останется. Тут-то и натянутся до звона его нити, и всегда больные, всегда напряженные» (стр. 3).
Если это подделка под Солженицына, то очень умелая, выполненная мастером стилизации, владеющим пластикой русской речи вообще, и проникшим в строй солженицынской языковой стихии в особенности. У самого Сидорченко до звона натянуты струны отношений с русским языком, ему этот обломистый, острозубый камень точно не поднять! Но что ж с того? Подделку мог изготовить другой искусник, а подсунуть ее Анатолию Сидорченко — даже и третий. Как установить, является ли предполагаемый подлог подлогом или нет? Не миновать сопоставления двух текстов: «шедевра 1968 года» (в дальнейшем ШЕД-1968) и двухтомника «Двести лет в месте» 2001–2002 годов (в дальнейшем ДЛВ-2001 и ДЛВ-2002).
Взявшись за такое сопоставление, я обнаружил, что глава «В лагерях» перекочевала из ШЕД-1968 в ДЛВ-2002не полностью — Н. Пропирный действительно преувеличил. Зато текстуальные совпадения — иногда всего в несколько строк, а иногда и в несколько абзацев — обнаружились не только во втором томе, но и в первом, хотя в нем их немного. Оно и понятно: Первый том «Двухсот лет» посвящен дореволюционному периоду, тогда как в «шедевре 1968 года» этот период затронут мало.
Параллельное выписывание совпадающих кусков текста заняло у меня три дня, но поручиться, что я выявил все совпадения, не могу: почти уверен, что какую-то часть пропустил. Задача осложняется тем, что не во всех случаях текстовые совпадения стопроцентны. Текст 1968 года подвергался-таки редакторской правке. Но в иных случаях именно правка еще сильнее обнажает пуповину, соединяющую две работы, написанные с разрывом более тридцати лет. Например, часты замены настоящего времени на прошедшее, что логично: то, что в 1968 году было настоящим, теперь стало прошлым. Кое-где текст 1968 года уточнен или эмоционально усилен. Куски не просто переписывались из одной тетрадки в другую, но продолжалась работа над словом. Например, в ШЕД-1968 можно прочесть, что евреям свойственна «чуткость к общественным течениям, к миру будущего» (стр. 29). В ДЛВ-2002 «мир будущего» превратился в «проступ будущего» (т. II, стр.252). Это, конечно, изящнее.
Но чаще текст 1968 года, напротив, разжижен, приглушен, сглажен; его эмоциональный накал ослаблен. Почему, с какой целью — об этом разговор впереди.
Пока же сосредоточимся на полных или почти полных текстовых совпадениях.
(Совпадающие фрагменты выделены жирным курсивом, так как простым курсивом пользуется Солженицын в «Двести лет вместе», а жирным шрифтом даются выделения в работе «Евреи в СССР и будущей России» в книге А. Сидорченко).
Итак, начнем с начала — с объяснения замысла работы:
ШЕД-1968: «Рад бы я был не пытать своих сил на этой нестерпимой остроте: она еще не подступила, а сегодня так много другой, острейшей боли… Я встал однажды на путь говорить обо всем „запрещенном“» (стр. 3).
ДЛВ-2001: «Рад бы я был не пытать своих сил еще на такой остроте. Но я верю, что эта история — попытка вникнуть в нее — не должна оставаться „запрещенной“» (т. I, стр. 5).
ШЕД-1968: «Даже писать о еврейском вопросе — идти по лезвию ножа. С двух сторон ощущаешь на себе ненавидящие глаза, укоры, обвинения, и проклятья. За одну и ту же самую недвусмысленную фразу одновременно слышишь: одним ухом — „предался жидам!“, другим — „и ты с антисемитами!“ (стр. 3)
ДЛВ-2001: „Но, по порывам общественного воздуха, — получается чаще: как идти по лезвию ножа. С двух сторон ощущаешь на себе возможные, невозможные и еще нарастающие упреки и обвинения“ (т. I, стр. 6).
Чем дальше в лес, тем больше дров.
Вот, например, такая пара фраз:
ШЕД-1968: „Но и вся история человечества в том, что из самых естественных порывов людей вырастают неестественные чудовища“ (стр. 29–30).
ДЛВ-2002: „Но в истории человечества не раз бывало, что из самых естественных порывов людей — потом вдруг да вырастали неестественные чудовища“ (т. II, стр. 251–252).
Вот два отрывка, освещающие такую „тонкую“ для „евреелогии“ материю, как библейская концепция богоизбранности евреев:
ШЕД-1968: „Что Бог избрал для своего человеческого воплощения и, во всяком случае, для исходной проповеди именно эту нацию и уже потому она избранная — этого не может отрицать христианин. Не вопить, что „нашего Христа распяли“, такие-сякие, — то было обычное ожесточение всякой фанатической толпы против своего светлого пророка, — но вспомнить: а Христос-то их избрал почему-то, хотя рядом были ясноумные эллины.
Эту загадку религиозной избранности — признать и принять“ (стр. 19).
ДЛВ-2002: „Что Бог избрал для своего человеческого воплощения и, во всяком случае, для исходной проповеди именноэтунацию и уже потому онаизбранная— этого не может отрицать христианин. „Распни, распни Его!“ — то было всеобычное неизбежное ожесточение всякой темной фанатической толпы против своего светлого пророка, — мы же всегда помним: Христос пришел почему-то к евреям, хотя рядом были ясноумные эллины, подальше и всевластные римляне. Эту загадку религиозной избранности — как не признать“ (т. II, стр. 18).
Изменения, которые за 34 года претерпела „загадка религиозной избранности“, невелики: два абзаца слиты в один да к „ясноумным эллинам“, обойденным почему-то Иисусом Христом, присовокуплены „всевластные римляне“.
Автора(ров) обеих работ волнует „непропорционально“ большое участие евреев в историческом процессе. Ну, совпадение мыслей в двух разных текстах не должны удивлять: кого из евреелогов не возбуждала эта жгучая тема! Народец такой плюгавенький — под микроскопом не разглядишь, а путается под сапогами без малого четыре тысячи лет. И у ясноумных эллинов путался, и у всевластных римлян, и раньше них, и позже — вплоть до сего дня. Кого только не озадачивала эта мировая загадка! Но для нашей темы важно не то, что в двух сопоставляемых текстах сказано об этом волнующем предмете, а как. Легко убедиться, что сказано одинаково!
ШЕД-1968: „Когда евреев упрекают, что из них непропорционально многие стали торговцами, ростовщиками, банкирами — они справедливо возражают: а социалистами? Они были передовым отрядом, создавшим мир капитала, они же — передовым отрядом, разрушившим его“ (стр. 29–30).