За один год раздался вширь новоназначенный мельник Микодим Мякота. Появился он у нас худым, как жердь, а разбух от государственных фунтов, которые брал за помол. Еще больше, чем Микодим, разбухали поросята, что хрюкали в его хлеву.
Не дремал и наш Тимошка Сакун. Он мало хозяйничал дома, а больше жил в лесу на островке, в таких густых зарослях кустарника, что, как говорится, и днем с огнем не найдешь. Только по дымку, который высоким столбиком поднимался вверх в безветренную погоду, можно было его отыскать. Стоял на островке у Тимошки Сакуна отличный самогонный аппарат, в котором перегонял Тимошка фунты, собранные мельником, в крепкий напиток. Прибыль же от сбыта этого «пития» Сакун делил с Мякотой.
Я читал газеты и видел, что нечто подобное есть и в других местах, и удивлялся, как резко об этом пишут в корреспонденциях. А почему у нас, думал я, не находится такого человека, который все это раскрыл бы через газету? Единственный милиционер в волости не мог справиться со всеми злоупотреблениями, а когда я его упрекал за это, говорил:
— А ты сделай так, чтоб я их поймал.
И вот однажды, когда особенно удачная заметка в уездной газете «Бедняк» разоблачала какое-то преступление, а под заметкой я увидел колючую подпись — «Шило», я подумал: а почему бы мне самому не взяться за перо? В тот же вечер, оставшись один в избе-читальне, я при лампе долго писал и переписывал свою первую корреспонденцию. Про объездчика. Я подробно рассказал, как живет Шилька не по средствам, называл фамилии тех, кто возил ему (и что) за отпущенный лес. Писал и о том, как останавливаются у него контрабандисты, какие гулянки там идут, как занял он барские покои. Прочитав в газете, что корреспонденции надо писать на одной стороне листа, я стал подклеивать страничку к страничке. Когда же окончил заметку и вытянул ее вдоль, она даже не поместилась на столе. Теперь, когда все было написано, передо мной встал главный вопрос — как подписаться? И я решил, что если можно подписываться «Шило», так не хуже будет выглядеть «Красный карандаш». Так и подписал, хотя до тех пор красного карандаша и в глаза не видел.
Дело было сделано. Первое послание свернуто в трубку, перевязано веревочкой и адресовано в газету «Бедняк». Теперь оставалось только ждать. Ну и ждал же я! Каждую новую газету разворачивал чуть не дрожащими руками. Более того: я не мог их дождаться и каждый день ходил на почту за пять километров. Заведующий почтой Зеленка удивлялся — что это я так зачастил? И если к Зеленке я ходил лесной дорожкой даже насвистывая, то неся оттуда газеты, чуть не плакал от обиды.
И вот однажды, только я вышел от Зеленки и развернул «Бедняка», как руки мои затряслись, а лицо обожгло огнем. На третьей странице увидел я такое желанное и давно ожидаемое: «Красный карандаш». Ах, как ярко и красиво были напечатаны буквы моей тайной подписи. А заголовок — еще крупнее: «Объездчик — хапуга». Я был рад, что не видит меня тот же Зеленка, а то он сразу догадался бы, кто такой «Красный карандаш». На лесной дорожке я несколько раз перечитал свою заметку. Мне уже виделось, как подпрыгнет Винцук Шилька, читая о себе.
В избе-читальне я положил «Бедняка» на самом видном месте. Пускай, думал я, все прочитают и увидят, что и у нас есть человек, который так ловко может разоблачать разных мошенников.
Но ждать пришлось долго. День был в самую страду, косили и жали, только вечером заявился ко мне первый читатель. Это был мой друг Минка. Когда я показал ему заметку, Минка, читая, хватался за бока от хохота.
— Кто ж это написал? — радостно удивлялся он. — «Объездчик — хапуга»: ах, как здорово!.. Ну, Шилька же, живой Шилька!.. Даже и «рука руку моет», как он любит говорить… Ну кто ж это у нас такой мастер? Может, ты, Федя? — допытывался он.
Я отпирался, хотя мне и очень хотелось похвастаться. Даже ближайшему другу боялся я признаться. Еще ляпнет где-нибудь, проговорится. Нет, никто пока не должен знать, кто такой «Красный карандаш».
Все, кто приходил в тот вечер в читальню, спрашивали, не знаю ли я, кто написал такую хлесткую заметку. Но я молчал.
Главный герой, Винцук Шилька, узнал о газете только через несколько дней. И то не дома, а будучи в объезде. На пустой повозке в этот раз вернулся. Злой такой, что даже свою любимую лошадь, выпрягая, огрел несколько раз переплетенным проволокой кнутом так, что та от неожиданности даже в поле кинулась. И сквозь окна слышна была бешеная Винцукова брань. Видно, срывал злость на женке. И хотя говорили, что жена советовала ему молчать, чтоб люди не видели, как это его задело. Винцук не выдержал. Нахлеставшись самогона, ходил по селу вместе с Тимошкой Сакуном и кричал с угрозой: