— Красный карандаш, красный карандаш… Будет у тебе морда красная от крови, мерзавец ты этакий!..
И Тимошка Сакун, догадываясь, что очередь может дойти и до него, решительно поддерживал своего; друга:
— Так, так его, дорогой Винцулька! Изрубить надо… изрубить этот красный карандаш.
— Будет, будет морда красной… Это ж надо так наклепать на честного человека, — не унимался Шилька.
Все с удивлением смотрели, как шатались по селу в тот вечер Винцук и Тимошка, пока не укрылись в Тимошкиной хате, где уже, видно, за новой бутылкой изливали свои обиды.
Зато очень радостно было «Красному карандашу». Я ночью уснуть не мог, все представлял себе встревоженного Винцука и думал о том, что пора теперь взяться за мельника Микодима Мякоту.
Подбадривало меня еще и то, что вскоре приехала ревизия из лесничества, и Винцук Шилька был снят с должности объездчика, лишен маркировочного молотка с буквами ЛБ, которым ловко спекулировал, и остался лишь лесником. Выехал из барского имения в село, где снял у одного крестьянина хату.
На этот раз я писал короче, потому что приметил уже, как сокращена была моя корреспонденция. Если б поместили ее целиком, она б заняла добрую половину газеты. Но и про Микодима Мякоту писал я подробно, чтоб было из чего выбрать. За Микодимом известно было немало разных дел, главное же мошенничество заключалось в том, что он просверлил в лотке чуть заметную дырочку — и за сутки помола ему безо всяких хлопот набегало полпуда муки. Вот тебе и пироги, и свиньи, и готовая чарка. Отослав заметку в редакцию, я опять зачастил к почтовику Зеленке.
А мельник Микодим и самогонщик Тимошка не дремали. И хотя действовали более скрытно, но люди говорили, что по вечерам они собираются, приглашают и своего дружка Винцука, пьют и все о чем-то сговариваются, видно, боятся, что «Красный карандаш» возьмется и за них.
Их угрозы и происки не были бесплодны. Однажды, придя утром на работу, я нашел в дверях мятую записку, неуклюжими печатными буквами было написано:
«Слушай, ты, красный карандаш, лучше бросай, бумагу не марай, а то будешь бит, хорошо знай».
«Ого!» — подумал я и засмеялся, что так складно написали: не иначе, тут сынок Винцука, который учился в городе, приложил руку. Приезжая к отцу, он брал в читальне чаще всего книжечки стихов.
Я стал остерегаться, даже почтовика Зеленку взял под подозрение. Тем более что, как мне рассказывали, он однажды сидел в компании со всеми на мельнице за самогонкой до самого утра.
Мне начали мстить, это почувствовал даже отец. Как-то в дождливую осеннюю ночь сгорело наше гумно, где было еще много немолоченого хлеба. А в избе-читальне я нашел новую записку:
«Слушай, ты, от красного карандаша загорелось гумно, а будешь вредить людям, сгоришь и сам».
Я уже знал, что это дело их рук, и только удивлялся, почему они ведут себя так нахально. Все же я продолжал свое, а будучи в волости, рассказал обо всем секретарю волкома партии и отдал записки старшему милиционеру Роману Мисуне.
Заволновалось все село, разделилось на части: одни, не таясь, осуждали злодеев, другие твердили — зачем этот «Красный карандаш» всюду сует свой нос. Как делали, так и будут делать, что хотят. А третьи, к сожалению среди них был и мой отец, говорили, что так ему и надо, «Красному карандашу», пусть не мутит народ в деревне.
Тяжело мне было, когда я писал в «Бедняк» свою третью заметку, на этот раз о самогонщике Тимошке Сакуне. Написал и о своем горе, о том, как по-разному относятся ко мне люди. Свое письмо я послал не через Зеленку, а отвез в местечко за пятнадцать километров. Тревожно мне было ждать, пока напечатают, я не раз видел, как враждебно относится ко мне эта свора. Хотелось с кем-нибудь посоветоваться, получить поддержку, а то горько было одному.
И я открылся самым близким своим друзьям — Минке и Янке. И очень был рад тому, как тепло они меня поддержали.
— Пиши, пиши, «Красный карандаш», — хлопали они меня по плечу. — А мы тебе поможем и материала подбросим. И ничего не бойся, скоро им придет конец. С Тимошкой мы и сами справимся. Приведем милиционера. Разыщем его по синему дымку, и Тимошке не вывернуться.
И мы втроем решили, что неплохо бы нам, кроме заметок в уездную газету, организовать и свою, хотя бы стенную, здесь же, в избе-читальне. А чтоб мне не брать все на себя, мы на комсомольском собрании выбрали редактором Минку Буевича, потому что он умел немножко и рисовать. Там же придумали и название — «Красный горн».