— А-а… вот и ты… Петрусь… Спасибо, что пришел… А я вот видишь как… — и замолкал.
Через какое-то время, будто проснувшись, продолжал:
— А знаешь, меня просили написать воспоминания о Глебке… хотелось сделать… да видишь как…
Мне было тяжело сидеть у его кровати. Я видел его уже уходящего. Думаю, что он и сам чувствовал это, когда говорил:
— Хорошо, что пришел… увиделись…
Я поцеловал его на прощанье, уверяя, что он поправится, что мы еще съездим туда, куда собирались… но он уже не ответил. Я уходил омраченный тяжелыми предчувствиями. Молча мы распрощались с Антониной Ивановной. По ее глазам я видел, что и у нее предчувствия весьма горестные. Несколько раз на следующий день я справлялся о состоянии здоровья больного. Ответы были неутешительные, а через день после того, как я был у Михаила Васильевича, его не стало.
Через месяц мне довелось по делам быть в издательстве «Молодая гвардия», где мне подарили замечательно изданную повесть Исаковского «На Ельнинской земле». Просматривая ее, я нашел и наш снимок, сделанный в то время, когда я читал Михаилу Васильевичу воспоминания о Твардовском. А Михаила Васильевича уже не было…
Я уходил из издательства с думою о нем — о великом, истинно народном русском поэте, я думал о том, что, хотя его уже нет в живых, слово его будет идти и идти к людям, ибо оно бессмертно!
1974
БЕССМЕРТИЕ ПАХАРЯ
Если бы мы в свое время думали о том, что нам придется писать воспоминания, многое из пережитого мы постарались бы запечатлеть в памяти навсегда. Тогда впоследствии было бы легче ярко воссоздать образ человека, которого нам довелось знать. Но таков уж, очевидно, закон жизни, что в молодости мы и не думаем о предстоящем даже своем конце и тем более о том, что кто-то из близких уйдет из жизни раньше. Вот так неожиданно ушел от нас Александр Трифонович Твардовский, которого я имел счастье знать близко, именно счастье, потому что был он человеком редкостного дарования, по-настоящему великим, истинно народным поэтом.
Я никогда и подумать не мог, что человек здоровый, красивый, казалось, богатырской силы, неиссякаемого жизнелюбия может уйти из жизни раньше меня, ведь я старше его на пять лет. И я берусь за перо, чтобы поведать о тех незабываемых чертах любимого поэта, которые навсегда запали в мою душу. Как жаль, что многое забылось!
Впервые я встретился с Александром Твардовским в Минске в начале тридцатых годов. Мне было тогда что-то около двадцати пяти, ну а Саше Твардовскому, как тогда мы его звали, около двадцати. Молодой поэт появился в Минске вместе с группой смоленских литераторов, в которую входили Михаил Исаковский, Ефрем Марьенков, Николай Рыленков и другие. Наиболее известным из смолян был тогда Михаил Васильевич Исаковский, о нем даже писал Максим Горький. Да и прозаик Марьенков, постарше годами, как-то выделялся. Александр Твардовский держался скромно, на нем будто лежала еще печать какой-то сельской замкнутости. Он не стремился выступать в обсуждениях, но его пытливые голубые глаза говорили о том, что он старается как можно лучше познать окружающее. Ведь, как потом рассказывал нам Твардовский, его глубоко интересовала Советская Белоруссия — и как соседка Смоленщины, с которой он был связан кровными узами, и как республика развивающейся культуры, созданная волею революции. Да и творчество некоторых наших поэтов уже в то время привлекало его.
Помимо того, что мы вместе со смолянами выступали на предприятиях и в разных клубах, мы обменивались обещаниями дружить и переводить друг друга. Да вот не скажу, что много обещал молодой Твардовский, он ведь и тогда на легкие обещания был не падок. В нем было заметно большое уважение к старшему, к Михаилу Исаковскому, скромности которого, мне казалось, он старался тогда даже подражать. С большой почтительностью он относился и к нашим классикам — Янке Купале и Якубу Коласу. Многое из творчества их было уже ему известно.
Есть поэты, как бы постепенно набирающие свою высоту, а есть как бы стремительно взлетающие. Вот к таким относится и Александр Твардовский. Он словно присматривался, изучая, познавая, вбирая в себя годами необходимые знания, и вдруг раскрылся перед миллионным читателем в своем ярком, мудром, искрящемся, неповторимом таланте. Ведь уже через несколько лет я встретился с ним в Москве как с автором «Страны Муравии» — яркого поэтического произведения о становлении колхозной жизни. Встретился случайно у Белорусского вокзала. Оказалось, что мы одним и тем же поездом приехали в Москву — он из Смоленска, а я из Минска. Мы были уже знакомы по нескольким прежним встречам, да и читали друг друга. Я, обрадовавшись встрече, не преминул ему высказать свое восхищение «Страной Муравией» и почувствовал, что это понравилось моему собеседнику. Я всматривался в него и видел, что одет он скромно, даже, может быть, несколько бедновато. И по его манере держаться чувствовалось, что крупный успех не вскружил ему голову. Твардовскому, конечно, было приятно слушать мои восторженные отзывы, хотя, очевидно, они были не первыми, да и сам он был уверен в достигнутом успехе. Некоторые места поэмы ему особенно нравились, и он не преминул прочитать их мне. Читал он, не в пример многим поэтам, нажимавшим в то время на голос, на «пафос», выразительно и как-то очень задушевно. Чувствовалось, что поэт знает цену каждому слову стиха. Поговорили мы и о наших современниках, и о классике. В конце беседы Твардовский спросил: