Мы молчали, потому что и в самом деле не могли разгадать его затею, только поглядывали на Донькину высокую барсучью шапку, которая так шла в этот момент к его острому пытливому взгляду.
— А дальше, — говорил Донька не то самому себе, не то нам, — а дальше, знаете-смекаете, пойдем со мной, вот что дальше… — И он повел нас в лес, прихватив пилу и топор.
Лес шумел в конце наших узких крестьянских полос. По самой кромке, на несколько метров вглубь, он был еще крестьянский, но Донька там не задержался, а повел дальше, в панский, который тянулся без конца и без края… Остановившись на пригорке в бору и оглядев высокую сушину, прежде чем пустить в ход пилу, он поучительно сказал:
— У нашего пана у одного больше сосен, чем у мужиков во всей волости, а потому ничего ему не будет, знаете-смекаете, если мы у него займем… — И, усмехнувшись и подозвав старшего из нас, взялся за пилу. Посыпались желтые, как ядреная крупа, опилки, и вскоре сушина рухнула на заснеженную землю. — А теперь сразу же, курчата, окорите как следует, чистенько, — и передал нам топор.
Через минуту обрубленные сучья и кора лежали уже в кучке. Донька поджег сухие ветки, и они вспыхнули ярким пламенем. Ах, как красиво было тогда в лесу! Отблески огня, который то пригасал, то сильней разгорался, играли разноцветными узорами на зеленых подолах елей. Мы следили за костром, а Донька только любовался всем вокруг, сидя на высоком пне рядом, и мы видели на его лице добрую улыбку. Когда огонь погас, Донька приказал:
— А теперь замажьте золой свежий пень так, чтоб кто ни глянул, подумал бы, что уже сколько лет, как этого дерева не стало… А туда, где был костер, нагребите свежего снега.
Мы возвращались с Донькой на наш прудок, а по дороге он еще поучал:
— Черт его, пана, не возьмет, у него можно, а вот у своих нельзя, это я про отцов ваших говорю, потому как у нашего брата, знаете-смекаете, коли и есть лес, так только на домовину.
Не забыл Донька приобщить нас еще и к своей стратегии:
— Почему я смело пошел с вами в лес сегодня? А потому, — Донька, если что-нибудь доказывал, любил загибать палец за пальцем и сейчас прижал один к ладони, — во-первых, знаете-смекаете, я доведался, что пан в город уехал, а во-вторых, — и он загнул второй палец, — и лесник сегодня на хутор в гости подался…
Мы несли следом за Донькой окоренную ель и не чувствовали ее тяжести…
На пруду сделали из сушины дышло и прикрепили к колесу. К концу дышла привязали целых трое санок. Когда приделанными ручками крутили колесо — а это было под силу и нам, ребятам, — ох, как быстро летели санки по льду! Сколько радости, визга и смеха разносилось в тот вечер на всю округу, особенно тогда, когда сам Донька выезжал на первых санках покататься. Надо было видеть счастливое лицо нашего любимца!
Однажды, уже во второй половине зимы, когда снегу навалило столько, что чуть ли не до стрех засыпало, мы, прибежав из школы, увидели на пруду Доньку за необычным занятием. Он лепил из мягкого снега в тот теплый день сразу две фигуры. Он не говорил, что собирается сделать, а только велел нам приносить большие комья скатанного снега, а нам и это было в охоту.
Молчали мы до тех пор, пока фигуры не начали приобретать определенный облик. Когда же Донька из угля вставил глаза, одной фигуре сделал из пакли длинные волосы, а на другую взгромоздил старую солдатскую фуражку с крылатым значком, мы завопили:
— Да это ж наш приходский батюшка и урядник из волости!
Донька еще подкрепил нашу догадку, повесив одному на бок деревянную саблю, а другому воткнув еловое кропило за пояс.
Фигуры растопыренными руками хватали друг друга за грудки. И мы покатились со смеху, потому что все хорошо знали о том, как однажды в нашем церковноприходском селе после долгой пьянки поп и волостной урядник здорово тузили друг друга на глазах у крестьян. Сколько разговоров и смеха было по этому поводу!
Мы с особенным наслаждением катались в тот вечер на санках, бесчисленное количество раз проезжая мимо попа и урядника и отдавая им «честь». А Донька сидел на сосновом кругляке на пригорке и довольно улыбался.
Только недолго мы тешились. О Донькиной забаве вскоре заговорила не одна наша деревня, а вся округа. Дошло и до волости. Однажды под вечер, когда наше гулянье было в самом разгаре, примчался из волости верхом на коне урядник. Ни у кого ничего не спрашивая, он прежде всего порубил выхваченной из ножен шашкой и себя, ледяного, и ледяного попа, а нашего бедного Доньку несколько раз огрел по спине нагайкой. Ничего никому не сказав, он повернул коня в сторону волости и умчался, только комки снега полетели из-под копыт.