Донька молчал, растерявшись от этого налета, только часто потирал рукой исхлестанную спину, а мы, ребята, стояли и смотрели на него с сочувствием, со слезами на глазах.
— Ничего, — утешал нас Донька. — Мы еще, знаете-смекаете, и не такое придумаем! — и ушел домой.
А нам уже было не до катания, мы двинулись следом за Донькой, твердо веря, что он придумает что-нибудь необыкновенное, отомстит уряднику. И мы ждали этого…
ДОНЬКА-ПОРТНОЙ
После того как урядник учинил расправу над Донькой, наш любимец надолго исчез из деревни. И потому что с Донькой было это не в первый раз, все догадывались, что не иначе, как он ушел в город, куда уходил время от времени в поисках правды, разрядки своего дурного настроения и желая чему-нибудь научиться.
Лишь на исходе зимы вернулся Донька домой. Мы встретили его на выгоне, когда бежали из школы, очень обрадовались и удивились. Узнали его только по знакомому прихрамыванию да по плетенной из лыка сумке, висевшей через плечо. А так попробуй догадайся: вместо чисто выбритого Доньки шел рыжебородый дядька в поношенной зимней офицерской шапке, а одет — диво-дивное: пальто не пальто, поддевка не поддевка, армяк не армяк — какая-то драная одежка, от пояса пущенная сборками, как у старой деревенской бабы юбка.
Когда мы подбежали, он, заметив нашу растерянность, объяснил:
— Это бекеша, вот как оно, знаете-смекаете, зовется… Выменял в городе на свой кожух. Теперь в городе все важные люди в таких ходят. И сам я научился эти сборы-фальбоны делать…
Мы, обрадованные, что вернулся Донька, окружили его, колченогого, в чудно́й одеже, и проводили до самой хаты.
Несколько дней мы Доньку не видели. Должно быть, он рассказывал домашним и соседям о своих похождениях в городе и чинил свое одеяние, потому что увидели мы его уже в бекеше, старательно заплатанной… Но никаких забав, несмотря на наши ожидания, он не заводил, а сказал серьезно:
— Я портной!
И об этом, видно, оповестил всю деревню, потому что, как мы слышали, Герасим принес Доньке на кожух для себя аж восемь овчин.
Когда заказ был выполнен, мы узнали об этом по пронзительным воплям, которые разнеслись по всей деревне от Донькиной хаты. Там было целое сборище. Мужчины и женщины обступили Доньку и седого Герасима. Стоял крик и хохот. Разъяренный Герасим, одетый в овчинную бекешу, выглядел забавно. Разгневанное красное лицо, на глазах чуть не выступают слезы. Он грозил Доньке кулаками.
— Ты кем это меня сделал? Отдавай овчины, так твою…
Недоумевающий Донька был оскорблен неблагодарностью и только растерянно разводил руками.
— Пардон, пардон, дядька Герасим, я ж видел, что в городе теперь сам воинский начальник в бекеше ходит.
— Испортил кожух и еще так лаешься?.. Я тебе покажу пардон!
— Ха-ха-ха! Герасим — воинский начальник! — неслись насмешки со всех сторон.
Хохотали мужчины, женщины лукаво прыскали, подмигивая друг другу, прикрывая улыбки уголками платков. А старая Альжбета, Герасимова женка, голосила на всю улицу:
— А, божечка мой! Погубил, погубил. Это ж несколько годков собирали овчины. И сушить сушили и дубить возили. А на кого ж ты похож теперь, мой ты Герасимка!.. Опозорил ты нас, Донька!..
— Пардон, тетечка Альжбета, — растерянно шептал Донька.
— Ай, людоньки! — еще громче заголосила Герасимова старуха. — Он же меня и поносит.
А люди хохотали.
Отчим Доньки стоял в стороне, весь налившись кровью. Казалось, еще миг — и на Донькину спину опустится палка, на которую он опирался.
— Ну что мне, мужики, делать?.. Может, в суд подать на этого гада? — спрашивал Герасим.
Донька стоял совершенно беспомощный, только без конца повторяя свое «пардон». И тогда вдруг отчим удивил нас всех.
— Герасим, — сказал он. — Я тебе овчины отдам. А бекешу, коли ты не понимаешь, я буду носить сам. Донька — молодчина, шить научился. Если он бекешу сшил, так простой кожух и подавно сделает. Есть кусок хлеба у Доньки.
И вынес из клети Герасиму восемь желтых дубленых овчин.
Спор потерял всю свою остроту. Отчим с Донькой солидно направились в свои ворота, а все остальные хоть и со смешком, но без всяких насмешек разошлись по домам. «Бекешниками» стали с тех пор называть Доньку с отчимом, но кожухи шить Доньке давали, потому что, наученный этим опытом, он уже бекеш не кроил, а кожухи шил ловко.
ДОНЬКА-АСТРОНОМ
Весна уже была в разгаре, когда мы снова встретились с Донькой после портняжной истории. Нас распустили из школы, и мы, взбудораженные по этому поводу, радостно возвращались полевой дорожкой домой. Мы шумели и куролесили, но вдруг все затихли, когда заметили в небольшой придорожной рощице Доньку. На этот раз он был без бороды, чисто выбрит и лишь небольшие усики, вроде тех, которые носил наш пан, украшали Донькино лицо. Сам Донька, внимательно оглядывая срубленный засохший ствол довольно толстого клена, был так занят этим, что даже не заметил, как мы его окружили. Лукавая улыбка на его губах расплылась шире, чем обычно.